Сосланные навечно.

<...>Ранним холодным утром 8 марта 1944 года балкарцы, вслед за карачаевцами, были высланы на восток страны. Земли Карачая и Балкарии, сопредельные с Грузией, отошли к ней, оставшиеся разделили между Ставропольским, Краснодарским краями и Кабардинской АССР.

Как реагировали на происходящее простые люди? Особенно те, кто уже веками жили рядом, с кем роднились, дружили, соседствовали... Этот вопрос задается часто. Ответ один, и он, на мой взгляд, единственно верный: "По-разному". А разве мы, сегодняшние, одинаково относимся к попавшим в беду современникам? Грузины-сваны не хотели занимать опустевшие балкарские села. Только под жестким нажимом властям удалось частично заселить их. Сванов с балкарцами и карачаевцами связывали долгие века мирного соседства, дружбы и родства. Русская творческая интеллигенция, подлинная интеллигенция, была полна сочувствия. Борис Пастернак писал Кайсыну Кулиеву: "Не падайте духом, мужайтесь. Избавление придет обязательно, хотя я сам ждал, что оно наступит раньше. Но и для меня пока ничего не изменилось, и мое время не наступило еще, и я не знаю, доживу ли до него".

В то время, когда студебеккеры везли из горных ущелий детей, женщин и стариков, воинов-инвалидов, в кабардинских селениях потрясенные люди стояли по обочинам дорог и с плачем забрасывали в машины хлеб, свертки с продуктами, одеждой. Многих остающихся связывали с балкарцами родственные узы. Но было немало и таких, которые в этот страшный час на подводах ехали в покинутые селения. Мародеры во все времена сопутствовали войне. Для большинства порядочных и честных людей выселение балкарцев с родной земли было тяжелым ударом, страшным событием.

Друг моего отца, кабардинец Аубекир Калибатов, заядлый охотник, рассказывал, что уже через несколько лет после выселения балкарцев он был на охоте в горах Балкарии с друзьями. Поднявшись на склон, они увидели вход в пещеру. Их глазам предстало следующее: у входа с двух сторон лежали огромные скелеты собак, а внутри белела целая груда костей - овцы. "Мы поняли, что пастухов забрали, а верные пастушьи собаки остались сторожить, не ушли сами и не выпустили овец. Они выполнили свой долг до конца. Ждали хозяев, а те не пришли. Умирая от голода, не задрали ни одну овцу. От голода погибли и овцы, и собаки. В тот день я в первый и последний раз в своей жизни упал в обморок".

Председатель Союза журналистов КБР Борис Мазихов, вспоминая о своем детстве, писал: "Когда я впервые услышал, как соседские старики Дзадзу Керефов и Мацу Князев говорят на непонятном мне языке, то спросил дома, что это за язык. Тогда мне объяснили, что они говорят по-балкарски. И сказали много добрых слов о неведомых мне балкарцах. О том, что они безвинно пострадали. Теперь я понимаю, насколько опасны были тогда эти разговоры. Между прочим, наши старики говорили хорошо на балкарском языке.

Тогда же и моя бабушка, и другие люди часто говорили: "Как не стало балкарцев, так и берекета (т.е. изобилия) не стало". Дело в том, что балкарцы поставляли к нам, на равнину, продукты животноводства и меняли их на кукурузу и пшеницу. Дорога, по которой шел поток продуктов, даже называлась "балкарской тропой".

В 2003 году школьники приняли участие в конкурсе, по условиям которого они должны были описать, как исторические события ХХ века отразились на судьбах людей. Мне запомнилась работа девочки из соседнего с моим родным селом Кенделеном кабардинского селения Заюково. Девочка рассказала, что после выселения балкарцев ее бабушка весной ходила в Кенделен, обмазывала глиной и белила один из пустующих домов. Это был дом ее подруги. Когда у неё спрашивали: "Зачем тебе это нужно?" - она отвечала: "А как же иначе? Если за домом не ухаживать, он развалится, и когда они вернутся, им будет негде жить". Все поражались её упорству. И это продолжалось не год, а целых 13 лет. Свой рассказ девочка завершает словами: "Моя бабушка еще не знала, что она сохраняет не только дом своей подруги, но и будущее семейное гнездо своей младшей дочери, потому что, когда они вернулись, моя тетя вышла замуж за сына бабушкиной подруги".

Но вернемся к нашему рассказу. 8 марта балкарский народ покидал свою родину. Это были старики, женщины, дети, инвалиды войны. На сборы дали 30 минут. Вместе с матерью и сестренками был выслан из родного села в далекую Киргизию и Мухтар. Шестилетний мальчик, как и все его ровесники, запомнил этот день в общих чертах: солдаты, дорога, вагоны, мешок с початками кукурузы, слезы матери. Но четко остался в памяти солдат-татарин, который пытался помочь растерявшейся женщине.

Из воспоминаний Мухтара Кудаева: "Солдат увидел, что мать не может сосредоточиться и сообразить, что взять с собой из дому. Он сказал ей: "Бери продукты, кастрюли и теплые вещи". Его совет помог нам выжить в дороге. Хотя она смогла взять немногое, потому что на руках у нее была моя младшая сестра, которая все время плакала".

Народ с достоинством переносил испытания, которые обрушились на всю огромную советскую страну. Мужчины сражались, женщины трудились, помогали фронту. Но эта беда сломила многих. Изгнание, унижения, жизнь под произволом спецкомендатуры - все это известно каждому карачаево-балкарскому ребенку. Обвинение в пособничестве немцам, на основании которого был издан Указ о выселении, народ всерьез не воспринимал. Все осознавали его надуманность, никто не считал себя пособником немцев. Да и как могло быть иначе? Ведь не было ни одной семьи, не проводившей на фронт мужа, сына или брата.

Хажби Мисиров, муж моей тети, работал в обкоме и имел бронь, но дважды просил направить его добровольцем в действующую армию. Лишь на третий раз его просьба была удовлетворена. Погиб он 4 марта 1944 года на Украине, в бою под Шепетовкой. Через четыре дня его жену, двух маленьких сыновей (младшего не довелось ему даже увидеть) и старую мать в вагонах для перевозки скота везли в далекий Казахстан. Уже там настигла их страшная весть: "Ваш муж, гвардии капитан, политрук батальона пал смертью храбрых"… Из четырех моих тетушек три - вдовы военных лет, а одна умерла в Средней Азии в первые месяцы, не выдержав тягот переселения.

Просматривая республиканскую Книгу Памяти, я испытала настоящую боль. Были матери-балкарки, за два-три года войны лишившиеся всех своих сыновей - у Бачиевой семеро, Кайтаевой шестеро сыновей остались на полях сражений, у Согаевой и Макитовой - по пять, не дождалась четырех сыновей с войны Бечелова, всех четырех сыновей отняла война у Газаевой и у Геляховой, всех трех сыновей и мужа - у Динаевой, трех сыновей у Жабоевой, Кучмезовой… Этому списку нет конца. Скорбная судьба досталась нашим женщинам. Отдав Родине самое дорогое - жизнь своих сыновей, мужей, братьев, они приняли горькую участь изгнанников.

Этой участи не избежали и воины-фронтовики. Страшная весть о переселении народа настигала их неожиданно: на передовой, перед боем, в госпиталях. Магомед Башиев рассказывал: "Во всей 51-й армии я знал только одного человека, с кем мог бы разделить свое горе. То был Кулиев. В это время ко мне он и приехал. Заруливает на "виллисе" - и сразу ко мне. Радостный такой, сияет. Отошли подальше в поле и сели на травке. У меня с собой была фляга со спиртом, я налил ему и себе. Выпили, и я ему все рассказал. А он перебивает: "Не может быть, Магомед! Не может быть!" Долго мы с ним так сидели. Больше я офицера Кулиева не встречал, а Кулиева спецпереселенца видел много раз в столице Киргизии - Фрунзе". (И все же жизнь удивительна. Испытав страдания и унижения переселения, вернувшись на Родину, Кайсын стал одним из лучших поэтов двадцатого века, Магомед - министром в правительстве Кабардино-Балкарской АССР).

Всю долгую дорогу на восток людям казалось, что сейчас там, "наверху", разберутся, последует извинение, и эшелоны повернут обратно, на Кавказ. Народ все еще верил в справедливость. Но ждать ее пришлось долгих тринадцать лет, а извинения - сорок пять. 14 ноября 1989 года Верховный Совет СССР признал депортацию балкарского народа преступлением против человечества. В 1994 году Президент РФ Б. Н. Ельцин в специальном обращении принес балкарскому народу официальные извинения за допущенную несправедливость. Но объяснения происшедшему ищут по сию пору.

Для современников же событий объяснений не требовалось. Чувства и страдания народа, его понимание происходящего выразил великий старец Кязим Мечиев, поэт, философ и гуманист:

…Главный так решил. В чужие дали
Повелел переселить народ.
Разве виноватых здесь искали?
Не было в веках таких невзгод!

Губит нас корысти вражьей сила.
Суд неправый, и не жди добра,
И к земле невинных придавила
Наговоров темная гора.

Стала жизнь, как рубище, дырява,
Сделалась безвкусною еда,
Беды - и налево и направо,
Нищие, уходим в никуда.

"Мы останавливались на полустанках, выносили мертвых, укутанных в саван, оставляли их на обочинах. Мимо шли составы. Верили, сейчас этот абсурд, этот кошмар закончится, и нас повернут назад. Но чем дальше нас везли, тем меньше оставалось той веры. Однажды я увидела офицера. Он сидел на ступеньках вагона и смотрел вдаль, в степь. Лицо бледное, уставшее, видно, что после госпиталя, на груди ордена. Это был удивительно красивый человек. Офицерская одежда сидела на нём так, как будто он в ней родился. В нем было что-то такое знакомое, что я невольно спросила: "Ты кто?" Он взглянул на меня серыми, как пепел, глазами и ответил: "Нохчи, сестра". Больше мы не сказали друг другу ни слова. Его состав тронулся раньше нашего. Уже позднее я поняла - знакомыми были боль и обида в его глазах. Они были в глазах у всех, кто ехал в нашем составе. Вот тогда мне почему-то стало по-настоящему страшно. Внутри, казалось, все окаменело.

И все равно теплилась надежда. У каждого она умирала по-своему. У меня это было так. Однажды нас в очередной раз остановили в степи. Было раннее утро… Рассвет у нас в горах наступает медленно. Сначала розовеет один склон горы, потом свет постепенно заливает ущелье. Поют птицы, шелестит листва. Солнце начинает согревать землю... Здесь же огромное круглое солнце стремительно поднималось над горизонтом и заливало нестерпимым жаром все вокруг. Вдруг мимо проехала женщина. На голову у нее был намотан большой белый тюрбан. Желтоватое лицо с узкими глазами невозмутимо. Во рту дымилась трубка. Ехала она на осле. Об азиатских народах, об их обычаях мы тогда практически ничего не знали. Как и большинство наших женщин, дальше Нальчика я никогда нигде не бывала. А женщину на осла у нас сажали в наказание за прелюбодеяние. Здесь же все было иначе. У меня было ощущение, что нас забросили на край земли. И я зарыдала".

"Около месяца длился этот путь в неизвестность. Наконец, на какой-то станции нас высадили, распределили по бричкам и повезли. Мы попали в город Токмак, в Киргизии. Расположен он был на равнине, далеко от гор, жара невыносимая, деревья - белые тополя, почти не дающие тень. Запомнилась старинная, древняя башня, окруженная оборонительными валами. Мы с мальчишками поднимались на нее с риском для жизни. Рядом был колхозный сад, в который мы забирались, набирали яблок, за что бывали нещадно пороты. На родине это воспринималось бы старшими как ребячья забава, но вдали от нее все было иначе: матери боялись, что на чужой земле, без отцов, мы вырастим бездельниками и ворами".

"Не было в веках таких невзгод". Люди умирали - от тоски, голода, непривычного климата и каторжного труда. А главное - от несправедливости происходящего. Ощущать себя частью огромной страны, делить с нею все тяготы и испытания, отдать за ее свободу самое дорогое - жизни своих сыновей и оказаться в числе ее врагов... Первый микроинфаркт случился с моим отцом в 30 лет. Увидев под брезентом целый ряд детских ног, он откинул его край и узнал жену погибшего на фронте друга и его пятерых детей. У балкарцев есть такое выражение: разбитое сердце. Там где русский скажет: "Это просто убило его, сразило наповал", балкарец скажет: "Это разбило его сердце". Так и сердце моего отца разбилось в тот день.

Люди не выдерживали. В марте 1945 года умер на чужбине Кязим. Но - чудо: сохранились его стихи, написанные в последний год жизни. Нигде не опубликованные, они остались в памяти и душе народа. Что же говорил своему народу в это страшное время Поэт, какие находил он слова утешения в годину испытаний, к чему призывал? С волнением вчитываешься в кязимовские строки, звучащие как завещание: "Свой народ прошу - с бедою споря, жить работой, почитая труд, совести не забывать и в горе…", "честный труд - спаситель наш сегодня…". Ни озлобления, ни отчаяния не найти в его стихах. Одно из своих последних стихотворений он назвал "Выдержать". В нем настолько полно выражен дух народа, его моральные принципы, что я не могу не привести его:

Все рушится. Все падает во тьму
Под черным ураганом выселенья.
О, дай, Аллах, народу моему
В годину эту страшную терпенья...

Я пожил, я немало видел бед,
Но что они в сравненье с той, что ныне?
Изгнанник я. И вот под старость лет
С родным народом маюсь на чужбине.

Уже тускнеет свет в моих глазах,
Но через все страданья и сомненья
Лишь об одном молю тебя, Аллах:
Народу моему пошли терпенья.

Слух пропадет и голос у меня,
Завоет пес мой, чувствуя тревогу,
И люди деревянного коня
Мне снарядят в последнюю дорогу.

Но жив пока, пока могу дышать
Под тяжким гнетом горестных событий,
Я не устану братьям повторять:
- Вы ненависти в сердце не копите!

На скачках проверяют скакуна.
Пройдем же сквозь хулу
и сквозь проклятья.
От горя, как от скверного вина,
Не обезумьте - к вам взываю, братья!

Народ наш не был баловнем судьбы,
И голод донимал нас, и набеги.
Но не свернули с праведной тропы,
И, дай Аллах, нам не свернуть вовеки.

И головы летели наши в прах,
Когда мы с неприятелем сшибались,
И пламя гасло в наших очагах,
Но мы всегда народом оставались.

Знавали мы нашествия чумы,
Знавали наводненья и лавины,
Но горской чести не роняли мы.
Свидетели - и горы, и долины.

Наш край родимый, как он далеко!
И хлеб изгнанья в нашем горле комом.
Да, выдержать такое нелегко.
Не выдержать - покрыть себя позором.

Возьми слова Кязима, брат, возьми
И выстой в жизни под безумным гнетом.
Пока нам хватит силы быть людьми,
Мы на земле останемся народом.

(Фрагменты рукописей книги Лидии Жабеловой о жизни и деятельности Мухтара Кудаева - основоположника профессиональной карачаево-балкарской этнохореографии.) Мараучу, 26.03.2006

(balkaria.info)