Сора ол келинден не хали, не адеб, не адамлыкъ, не хурмет сакъларгъа боллукъду? Адамдан туугъанлыкъгъа, аны адам халили этер ючюн, талай къыйын салыргъа керекди! Юсю - джалан , къарны ач болмасын, дегенден башхагъа магъана бермей ёсдюрген сабийлерибизден а чунгкъулджюрек, чунгкъулбаш джашла бла къызла хазырлайбыз. Башха не айтыргъа боллукъду?!
Таулулада ат джашыргъан келинле бек тутхан адетлени бири болгъанды. Бизде кесинден тамадагъа «сиз» деб, кёблюк санда сёлешген адет болмагъанды. Ол бизге орусдан келгенди, бюгюнлюкде анга юрениб бошагъанбыз.
Уллу-гитче да бир-бирине сен деб сёлешген, адеб-намыс джорукъну бузмагъан тюлдю бизде. Къартны, тиширыуну, атаны, ананы, сабийни, Къачы деб анга бек уллу магъана берилгенди. Ол огъай, «тиширыуну джаулугъуну къачын», «юйню, босагъаны, тыбырны къачы», башхача айтсакъ, джанлары болмагъанлыкъгъа, адамгъа, юйдегиге сыйлы (знаковый) затланы барыны къачын кёргендиле. «Ата сёзню», «тийре къартны» къачларына бек сакъ болгъандыла. «Намыс» деген сёзню орус эквиваленти джокъча «Къачы» деген сёзню да болмаз, эшта. Магъанасы бла «сыйы» деген сёзге джууукъду.
Бизде да, амма, «къачы» эски сёзлени тизимлерине къошула барады.
«Къачы» бла «къач» бир сёз тюлдюле. «Къач» - джылны бир чагъы (времена года - осень), «къач» - этим (глагол - беги), «къач» - гяур къач (крест); была омонимледиле.
Ушагъыбызгъа къайта, ат джашырыу къайын атаны, къайын ананы, къайынлада тамада къауумну къайсы бирини да къачын кёргенлерини белгиси болгъанды. Мени анам: «къайын ананг бла кесинги анангы башхалыгъы тауукъ гаккыны тангкысыча бирди», деучен эди. Келиннге багъа бере башласала: «келин тийре къартланы атларын да айтмайды, къачларын кёрюб», - деб махтай эдиле. Алай бла адеблери болгъан келинле тийре къартланы атларын да джашыргъандыла. Адамны сыйлысы сыйлай биледи башханы да, дегендиле алагъа.
Миллетде ёмюрледен келген затла билсек, билмесек да, сюйсек, сюймесек да къаныбызгъа сингиб турадыла. Аны юсю бла атлайым дей эсенг, кесинге ол атламны этерге къоя эсенг, оруслула айтханлай: в тебе что-то не так! Къачын кёрюб, атын джашыргъан адамынгы къатында, башханы къой, тамагъынгы бошлаб, харх этиб кюллюк да тюлсе. Белгилисича, тамагъын бошлаб кюлген да, ат кишнегенча, деб, адебсизликге саналады!!!
Амма, ёмюрледен бери да къайынла бла келинлени орталарында ангылашынмакълыкъ азыракъды. Не сейир эсе да иги келинчикге къыйын къайын ана тюшерге ёч болады, иги къайын анагъа да бир залимтоб табылыб къалыр. Алай бла ортадагъы (къатын алгъан джаш) кесин оюмлу джюрюте билиб, ананы ана орнунда, юй бийчесин да кесини орнунда тута билмесе, гурушхала-гууала андан башланадыла. Тил тутхан да, ат джашыргъан да юйдегиде хауаны не къадар ариу этиуге джораланнган адетледиле.
Бир киши, ёле туруб джашына: "Къатын алсанг, къулагъы сангырау, тили тилсиз, кёзлери сокъур, къоллары чолакъ, бутлары бечелни ал", - деб осият этгенди. Ол къаллай тукъум юй бийче болургъа керекди?
а) «эрим», «къатыным» деб сёлешген сыйсызлыкъгъа, мыжыкълыкъгъа саналгъанды.
б) эри бла къатыны бир-бири атын айтыб сёлешмегенди. Юйде ата-ана бир-бирини юслеринден сабийлерине: «атагъыз», «анагъыз» деб сёлешгендиле, къайынларына: «эгечигиз», «къарнашыгъыз»; кесини адамларына, танышлагъа юй бийчесин сагъынса: «келинигиз», баш иесини юсюнден айтхан тиширыу: «кюеуюгюз», «сабийлени атасы» деб сёлешгендиле.
в) джаш ата-ана сабийлерин кеслеринден уллуланы къатларында эркелетмегендиле, джаш атала сабийлерин къоюнларына да алмагъандыла. Ким болса да къатынгда сабийин эркелетиб тебресе, эслеген эсегиз, сен сёз табмай къаласа эркелетирге. Атам аллай адебсизликни эшитсе: «Эшек гылыуун бек сюер», - деучен эди. «Къаргъа баласын эркелетеме деб, кёзюн алгъанча», - деучен эди сабийин артыкъ бошлагъаннга.
Ата-ана тунгуч сабийлерине да «джашчыкъ», «къызчыкъ» деб атларын айтмаучу эдиле. Бусагъатдагъылача, кеси сабийин махтагъан айыб эди. «Анасы махтагъанны алма, тийреси махтагъандан къалма», деген нарт сёз да андан чыкъгъан болур. Былайда анагъа айыб этиледи. «Анасына къараб къызын ал…» деген да ол «операданды».
Ат джашыргъан джахиллик тюлдю, адеб-намыс «Къала» аууб кетмезча, тиреу болуб тургъан миллет шартланы бириди, мени сартын.
«Адеб» бла «Намыс». Эки къысха сёзчюк. Къанатлыны кёкге джол ачдыргъан эки къанатыча, адамны дуния джарыгъын кёргюзген эки кёзюча, эки сёз – Адеб бла Намыс! Ала кеслерине тенгизни теренича бир магъананы джыялырча, къачан, къалай этелгенди таулу? Ол эки къысха сёзге аллай бир адамлыкъ шартны сыйындырыр ючюн, таулу ненча ёмюрню къаджыкъмай кюрешгенди? Миллетни ангысына джазар ючюн а, къаллай бир тёзюм, басым, ышанмакълыкъ керек болгъанды анга?
Адеб бла Намыс. Магъаналарын тас этиб, къуу сёзле болуб, китаблада къалыб кетедиле деб, нечик къоркъама! Сиз кетген бла бирге миллетлик да кетерин нечик билмейбиз? Сиз кетген бла бирге хурмет да кетерин къалай сезмейбиз?
Адамны ариу кёргюзген шартла къайсыладыла, деб сорсала, эм алгъа кёзню-къашны, сыфатны-санны айтырыбыз келеди. Сора къызда, джашда да, къартда, сабийде да бет чырайдан, сан субайлыкъдан да бек ишленмеклик нек сайланады да?! Эм ариу адам ким болур, деселе, адебли адам, деринг келмеймиди? Эм асыулу ким болур, деселе, намыслы адам, дерик тюлмюсе?
Адеби-намысы болгъан алдарыкъ да, урларыкъ да тюлдю, меннге табы болсун деб, онгсузну теблеб кетерик тюлдю! Адеби-намысы бар адам ауузунга чабарыкъ тюлдю, аллынгдан къабынынгы алыб къабарыкъ тюлдю. «Дженгилни – тюбю бла, ауурну башы бла» ётерге излерик тюлдю!..
Алай эсе, эм тюз, эм Ашхы адам Адеби бла Намысы болгъан адам тюлмюдю!
«Абынмазлыкъ аякъ джокъ, джангылмазлыкъ джаякъ джокъ» деген нарт сёзге Шидакъланы Ибрагим хаджини «Силкин аллынга халкъым!» деген китабын басмагъа хазырлагъан кёзюуде тюртюлгенме. Дагъыда бир нарт сёз: «Таякъ джара бителир, сёз джара бителмез». Бу нарт сёзлени келтиргеними магъанасы – джангы келинлеге юйде къартладан, тамадаладан тил тутдургъан адетни юсюнден айтыр ючюндю. Бу адет да, башында айтхан джаулукъ къысыу бла байламлы адетча, джангы келиннге джан аурутуудан туугъанды.
Джангы келин, джашау сынамы болмагъанлыкъгъа, къайсы бир джаш адамча, кесине хар нени да билгенча кёрюннген (аллай джылларында, сан бири болмаса, къалгъанлары бары да) кёзюую, къайын юйге тюшеди, анда эркишисинден башлаб, кишини халисин билмейди, юй-турмуш джашауларындан хапары джокъду, юйдегини хауасы белгисизди… Ол болумда анга, сёз берилмейди да, заман бериледи, къайын юйюнде (ёмюрлюк юйюнде) халны, болумну, халини ангыларгъа, айтмазын айтыб, тилин къабмай, тынгылаб, хар нени эшитирге, билирге, ким бла къалай сёлеширине ажымсыз болургъа, юйдегиге кесин къалай сюйдюрюрге боллугъун таныргъа… Ол бир джанындан, экинчи джанындан - Ибрагим хаджи китабында суратлагъан болум. Андан бир юзюк келтирейик:
«Хар бир къарачай юйюр басымлы, бегимли, къарыулу, кючлю болуб, насыбдан толур ючюн, аны юсю бла саулай миллет борбайлы джашаб, таймаздан юйреб барыр ючюн, джангы келинни тил тутханыны тамам уллу магъанасы болгъанды, деучен эди атам хариб. Не ючюн десенг, дей эди ол, джашны атасы бла анасы кёбюсюне (артыкъсызда бек анасы) кеслерини балаларына кишини тенг этиб къоялмайдыла, ариу келген келин тёппесинден башлаб, балагъына деричин сары алтын эсе да. Аллаху Тагъала алай джаратханды адам инсанны барысын да, къуру къарачайлыланы тюйюл. Ол себебден къайын анала (къайтарыб айтама: кёбюсю, ансын башдан аякъ барысы да тюйюл) юйге джангы къошулгъан адамны атлагъан атламын, олтура-тура билгенин, къолу-аягъы къымылдагъанын – бир затчыкъны ычхындырмайын, кесини энчи ёлчеси бла учётха салыб, тохтаусыз багъа бериб турады. «Кесини энчи ёлчеси» бла келинни юсюнде, сёзсюз да, бек кёб «къыяула» табады, алай а алагъа кечмеклик этеди къайын ана. Эртделеден келген миллетими тамам магъаналы бир нарт сёзю барды: «Абынмазлыкъ аякъ джокъ, джангылмазлыкъ джаякъ джокъ». «Абыннган аякъны» кечгенлигине къайын ана, «джангылгъан джаякъны» уа кечелмегенди. Алай бла – сёз, къайгъы, дауур, юйюр чачылыу. Келинчик сылтаулу болгъунчусына, андан да игиси – сабий табхынчысына деричин тил тутхан болса, ол джангы джаратылгъан джанчыкъ (аны сыйын а миллетим не заманда да бек мийикде тутханды) къайгъычыланы тиллерин къысха этиб къойгъанды, юйюр юйюрлей къалгъанды. Ма бу чурумну юсю бла миллетими алгъа баргъан джюрюшю, ким да билиб, бек деменгили болгъанды»...
Алай бла сёз сакълагъан, баш сакълайды, деб, бизни ата-бабаларыбыз, тил тутханны джангы келиннге себебге, анга джан аурутуб къурагъандыла. Не джаны бла да! Ол эски-чирик адет тюлдю, джангы келиннге джангы джашауун тынгылы башларгъа джолду, амалды.
Келиннге аууз ачдыргъан да, кесича, юйюрге къошулгъан джангы адамны сыйлаугъа бир иги чурум болгъанды. Бурунгула, къартланы адеблерин кёрюб, тил тутхан келинлерине мал, башха саугъа этиб, алай аууз ачдыргъандыла. Бусагъатда да, саугъа бериб, кёбле ачдырадыла, алай а ашыгъыб, экинчи-ючюнчю кюнюне. Юйде тамадаладан тил тутдургъан адетни керти магъанасына сагъыш этген: «Бер, де да, алчы!» - деб къолуна не тюшсе, аны узатыб, джашар джерин алкъын танымагъан джангы келинчикни «тилин бошлатыргъа» ашыкъмазгъа болур.
Ата-бабаларыбыздан келген адеб-намыс адетлерибизни (орусча айтсакъ, институт воспитания) асламысы халкъыбызны тамам эски (древний), тин (духовный) джаны бла уа адамны сейир-тамаша этерча бай миллет болгъанына шагъатдыла. Ёмюрледен тас болмай, джашаб тургъан адетле, бюгюнлюкде тутмасакъ да ( тутары бла тутмазын хар юйдеги кеси белгилейди кесине), аланы джахилликге санау, ол джангылычды. Адетле къурау бюгюн да барады, анга тырмашыучу «ёхтемле» аз тюлдюле. «Хар элни къой союу башхады» деген сёз да андан чыкъгъан болур, алай а миллетге магъанасы болмагъан «кюнлюк» адетле тууа да, ёле барадыла. Ала джашауда кеслерине орун айыралмайдыла. Мени сёзюм да аланы юслеринден тюлдю.
Эртдеден келген терен магъаналы, бюгюнлюкде «глобализация» деген «эмеген» джута баргъан, кесибиз билмегенликден(!), тас эте тургъан магъаналы адетлерибизни юслеринденди мени айтырым…
Ала: Джангы келиннге отоуда джаулугъун терен нек къысдыргъандыла? Тил тутхан адетни магъанасы болгъанмыды? Ат джашыргъан намысмыды, джахилликмиди?
Эм биринчиге айтыргъа излегеним: келин алгъан, къыз чыкъгъан бла байламлы адетлени (кертилерини!) баш магъаналары - кесини туугъан, ёсген джерин къоюб, билмеген-танымагъан юйюне кирген къыз тиширыуну юйдеги джашауу джарсыусуз, ариу башланырча этиу болгъанды.
Алайды да, адетлеге кёчейик. Джангы келиннге отоуда джаулугъун терен нек къысдыргъандыла? Анда не магъана кёрген болурла! Орус джазыучу Василий Шукшин айтханлай, адамгъа джууукъну-тенгни, танышны да бирча эси юч кере бурулады: туугъан кюнюнде, юйдегили болгъан кюнюнде эмда керти дуниягъа кетген кюнюнде! Юйдеги къурауну белгили джазыучу адамны дуниягъа келген, кетген кюнлери бла бир «тапхагъа» салады. Аны магъанасы хар адамгъа аллай бир уллуду! «Шериатха къошулмай къалгъан гюнахды», - деб да аны ючюн айтхан болурла бизни ата-бабаларыбыз.
Аллай, дуния бары да эсин сеннге бургъан кюн, сеннге къараргъа келгенлени арасында сюйген, сюймеген да, заранлы зарансыз да, кёзю-сёзю кюйдюрген да болургъа боллугъуна кимни ишеги барды? «Эрге баргъан – тынч, этек бюкген – къыйын» деселе да, къууанчы-тою этилген кюнледе джангы келиннге тынч чыртда тюлдю.
Йогла белгилеген «третий глазны» бизни ата-бабаларыбыз, бир ишексиз, иги билгендиле (ол эки къашны ортасыды). Джангы келинни кёзюн-къашын джабдырыб, зарандан, кёзден сакъланырча этгендиле! Хар джангы келин терсейиб бармагъанлыкъгъа, тюрлю-тюрлю чурумла бла эки-юч айдан джангы юйдегиле ненча чачылыб кетгенле, кирген кюнюнден саулугъу терсее башлагъанла да аз тюлдюле. Кёзмю тийди, заранмы болду?! Юйюнге киргени бла, джангы келинни ауруй-сызлай башлагъаныны сылтауу уа «мюйюшде» башына да орус фатаны атыб, джалан сюелгени да болургъа боллукъду.
Былайда дагъыда айтыргъа излегеним: динибиз да, миллет масхабларыбыз да унамагъан затланы джаш келинчиклеге этдирген аналадыла. Тойлары бошалгъанлай, джаулукъларын тешдириб, сёлешдирирге ашыгъыб, ала кеслерини «культурна» болгъанларын, заман бла тенгликге баргъанларын кёргюзтгенликлериди. Ол «культурналыкъ» тюлдю, хариб, джахилликди! «Джахил болса анасы, не билликди баласы»? – деб аны ючюн соргъан болурла бурунгула.
Орус фата бла, сырты, бойну да терен ачылгъан чепкен бла сюелген келин къайын юйде «статусуну» юсюнден уллу сагъыш этиб кюрешмезге болур. Эшигингден буюгъуб кирген келин, мен ангылагъан бла, келген юйюрюню сыйын кёрюб, буюгъа билиб, ата-ана къач дей джашар. Билмегенин юретсенг, аны алыргъа кюрешир. Бюгюнлюкде уа бир къауумубуз джангы келиннге джаулукъ къысдыргъанны артыкълыкъ этгеннге санайбыз.
Мен ангылагъан бла, джангы келинни тоюнда терен къысылгъан ау джаулугъу аны саулугъуна, джюрек халына "джабыу" болгъан бла бирге, джангы юйде джангы джашауу башха тюрлю боллугъун танытхан, джашаууну джангы чагъына киргенин кёргюзген, келин "статусун" ангыларгъа болушхан белги болгъанды. Алай тюл эсе, къалайды да?
Сау бол, Сэстренка! Къайсы бир назму да джашау сынамынгы, джюрек бла ётген сезимлени, кишиге кёрюнмеген ич халынгы, хауангы, тилегинги... кёлеккелери болурла. Кёзюнг кёрген бла, джюрегинг сезген, ангыгъа тюшюб, аладан тууа болурла тизгинле. Мен "назму бир джазайым" деб бир кере да олтурмагъанма, сёзле тизгинлеге "тизилиб" келе тебреселе, аланы къагъытха тюшюрюрге ашыкъгъанма. Ала алай келир ючюн а, ангы-джюрек анда, теренде, къаллай бир "иш-джумуш" баджарадыла, ненча кере "джарыкъ-мыдах" боладыла, "джыр-джыламукъ" тёгедиле, билген Аллахды. Назмучуну назмучу этген дуниягъа сансыз къарай билмегени, хар нени да джюреги бла ётдюргени, кимде да болсун, джарсыуну, инджиуню да "татыуларын" терен сезгени, бек къууана, бек къыйнала билгени болур. Къысхасы, кёре, сезе билгени.
«Назму» деген джюрек къанны – тамчысы..." деб бош айтхан болмам, хар назму бирер "тамчы", бары да мени джюрегимден "акъгъан тамчыла". Багъа берлик а сиз - окъуучула.
shaudan пишет:
Мен Басханданма, алай бусагъатда Нальчикде окъуйма эм ишлейме.
"эм" деген сёзню хар къуру терс хайырландырадыла, джазыучуладан, устазладан башлаб да. "ЭМ" - усилительная частица(ды). Эм ариу къыз, эм ариу джаш, эм мийик тау, эм ачы ауруу... Башында юлгюде уа: ...бусагъатда Нальчикде окъуйма эмда ишлейме десек тюз боллукъду. Эмда(ны) орнуна эм(ни) салгъаныбыз кёб болады, алай а ол тюз тюлдю. "Эмда" орусча "и", "эм" а - самый
Семенлени Исмаилны "Минги Тау" китабына (Эльбрусоид фонд чыгъаргъан 2-томлукъну экинчи китабына) джазылгъан Ал сёз:
«…ДЖАРЫКЪ ДЖУЛДУЗ КИБИКДИ»
Ёмюрледен бери да джыргъа, назмугъа миллетде уллу сый бериле келгенди. Миннген атын кесини къанатларыча кёрген таулу киши: «Тейри, ол джыр бир иги атны багъасы барды», - деб, джаратхан джырын атына тенг этиб сёлешгенди.
«Джылына кёре – джыры», - деселе да, иги джыр, заман чархындан тюшюб кетмей, къанат джайыб, миллет эсинде джашаб турады. Анга шагъатдыла Семен улу Исмаилны «Минги Тау», «Акътамакъ», «Анам», «Чалкъычыкъ» деген эмда башха джырлары. «20-чы – 30-чу джыллада уа Джырчы Сымайылсыз бир керти къууанч ётмей эди», - деб айтыу барды.
Фахмулу джырчыны джюрегинден чыкъгъан джыр, ол кеси «къанатларын къакъгъан» бла къоймай, тынгылагъаннга да къанатла битдиреди. Семен улу аллай джырчыладан эди. Ол Аллахдан тилерин да, халкъына айтырын да, анасына теджерин да, сюйген адамына сезимин да, сабийлерине эсгертирин да зикирлеге, джырлагъа салгъанды.
«Авторну поэт болуууна, макъамла чыгъарыууна да ол джыллада, ангысына сингиб къалгъан зикир музыканы, магъанасы да бек теренди», - деб джазады Исмаилны джашы К-ЧР-ни халкъ поэти Семен улу Азрет, эсге тюшюрюулерини биринде…
Чыгъармачылыкъ джолуну ал сюреминде, зикир макъамла аны джюрегин байындыргъанча, Исмаил да, халкъны зикир хазнасын байындырыугъа энчи юлюш къошханды.
«Джюрекде ийманны уятхан, акъылгъа ашау берген, ангыны тюзюне бургъан кючю барды зикирни, - деб чертеди «Зикирле» дуния джарыгъын кёрдюле» деген статьясында журналист Ёзденлени Якъуб. - Алада халкъыбызны дин, тин, тил, байлыгъы да, терен культурасы да ариу халда кёрюнюбдюле. Ала муслиман поэзиябызны классика юлгюлеридиле. Аны бла, бирге тарих джолубузну, асыл миллет шартларыбызны да эсге саладыла… Зикирни, дууаны, тилекни да бир белгили алгоритмлери бардыла: Аллахха махтау салыу, шукур этиу, файгъамбаргъа салауат салыу, ызы бла тилегинги айтыу.
Алай болгъанлыкъгъа, Семен улуну зикирлерини энчи шартлары да барды. Сёз ючюн, таза къарачай литература тил бла джазылгъандыла ала. Чыгъарманы ич магъанасын, сезимин берген сагъатда башха бирлени эниклерге кюрешмейди, кебге урулгъан хазыр формулалагъа, къадалыб турмай, къарачай тилни эркин ойнатады, эстетика джаны бла да таб тукъум джасай биледи».
Къурандан, Хадиследен да терен хапары болгъан Исмаилны фахмусуну кенглиги, тилини байлыгъы зикирлеринде да толу кёрюнедиле. «Атам 1960 джыллада Дагъыстанда, Буйнакскеде, арабча окъуб, афендилик къагъыт алгъан эди… - деб билдиреди Семенлени Маруа[1] 2000-чи джыл атасыны зикирлерине джазгъан ал сёзюнде. - Аллахха бек ийнаннган, Къуранны азбар билген, араб тилге уста, терен назмучулугъу, макъамчылыгъы болгъан, 1200-ден артыкъ зикир тизгин джазгъан билимли адам эди. Аны кёб муслиман китабы къалгъанды.
Меккядан атасы келтирген пес бёркю, абасы, уллу сары Къураны къолундан тюшмей эдиле. Ол кийимлени кийиб, алай намаз эте эди.
Семен улу джашагъан ХХ-чы ёмюрде миллетни джашауунда къара, къыйын, ач-джаланнгач кюнлери кёб болгъандыла. Ол болумда къууанчны белгиси бола билген, джарыкълыкъгъа къуллукъ этген адамлагъа джамагъат бек тартханды. Къууанчлагъа тансыкъ миллет Семен улугъа разылыгъын билдире, анга «Джырчы Сымайыл» деб атагъанды. Аны зикирлери джашауну, ахыратны юслеринден сагъышландыра эселе, джырлары адамны къанын ойнатхан, джюрегин айнытхан, кёлюн кёлтюрген, насыблы болургъа алландыргъан, ёхтемлик сезим туудургъан музыка чыгъармаладыла. Аллай татлы сезимле уа, джарсыуладан башларын алалмагъан адамлагъа, артыкъ да бек керек эдиле!
Сени джырынг халкъ ауазы болмай эсе,
Аллай джырчы керек тюлдю Къарачайгъа! –
деген поэтни керти да джыр хазнасы халкъны ауазы болуб тургъанды.
Халкъ джырчыны Ата джурт къазауатха дери джазгъан назмуларыны асламысыны, «Акътамакъ» поэма да ары кириб, макъамлары болгъанды. Джашы Азрет, башхала да айтхан бла, Семен улуну джюзден артыкъ джыры джырланнганды. Ол джыллада чыкъгъан китабларыны атлары огъуна кёргюзеди аны: Джырла. (Микоян-Шахар, 1937). Джырла бла назмула. (Микоян-Шахар, 1938). Джырла бла назмула. (Микоян-Шахар, 1939). Баболаны Сапарны эсге тюшюрюуюнде да барды анга шагъатлыкъ этген сёзле: «Мен назму тизген эсем да, джыр джарашдыргъан эсем да, мардасыз уллу къыйыным кетиб, мангылайым терлеб къурашдырыб тургъанма. Эндиги тёлюча, эсиме келген тизгинчикни, дженгил огъуна къагъытха чабдырыб, андан copа, аны ызындан келлик тизгинни сагъышына кире турурча, мадарым болмагъанды. Орус окъууум джокъду. Назму бла алай да кюрешмегенме, кёбюсюне джырла бла талашханма. Мени устазым, джыр нёгерим да Къобан эди. Аны джагъасына барыб, шууулдагъан тауушуна тынгыласам, ол таууш эжиуча болуб, башыма бир тюрлю бир макъам келе эди да, сора мен, ол макъамны тас этмегенлей, сёзле излеб башлаучан эдим. Алай бла къуралгъан джыр мени эсимден бир кюнню да кетмей эди», - дегенди поэт зулмучулагъа…
Семен улуну эм кёб джырланнган джыры «Минги Тау» болса да, эм сейир, эм ариу, эм терен джыры «Акътамакъды». Джырчы Сымайыл тохсан джыл джашаса да, поэманы джазыб бошамагъанлай кетгенди:
Мен Акътамакъны таныгъанымда,
Отуз джылым да джетмейин,
Тохсан джылыма келгенимде да –
Сюймеклик дертим кетмейин...
«Акътамакъны» сёзлери сюйген джюрегинде туугъан эселе, «...Джумарыкъны джырлагъаны, гуждарны сызгъыргъаны, бусакъ чапракъланы шош аязда харс ургъанлары» – ма аладыла Акътамакъны макъамы… «Эй!» деб созулгъанын да, Махар Аягъында сууну шууулдаб баргъан тауушуна ушатыб», табигъатдан алгъанды. «Акътамакъда» аны белгилеген тизгинле да бардыла:
Джумарыкъ джырлай джырынгда,
Гуждар сызгъыра эжиуде.
Субай бусакъла аяз ушакъда,
Джырынг джырланнган кёзюуде…
Къалай-алай да, «Акътамакъ» поэма халкъыбызны тин гёзенини эм сейирлик накъут-налмаз терегиди, «дунияны алтын хазнасына джангы сёз болуб къошулгъанды». Сюймекликни тазалыгъына, ариулугъуна, кертилигине, ёлюмсюзлюгюне эсгертмеди:
Эй! Багъангы берген, алмайын сени,
Багъангы билген алгъаед.
«Къарачай-малкъар поэзияда джырланыб окъулгъан поэма, сынгар «Акътамакъды». Ол джорукъ – джырлаб окъуу – Азияны башха халкъларында (къазах, къыргъыз, узбек, таджик, дагъыда бирсиле) джюрютюледи. Бизде да, «Акътамакъны» окъугъан адам, окъуб бармай, джырлаб барса, поэманы да магъанасы чыгъа, авторну мураты да толлукъ эди», - деб джазады джашы Азрет.
Бу китабны къолуна алгъанны аллай мадары боллукъду.
«Мен бир алим бу дунияда кёбге тёзген...» - деб джазгъан поэтни кесини къадарыча, чыгъармаларыны джазыулары да къыйын болгъандыла.
Асыраргъа да кюрешдиле,
Джаным саулай.
Джырымы да юлешдиле,
Джаным саулай, -
деб бош айтмагъанды поэт.
Белгилисича, поэтни бир бёлек чыгъармасына джалгъан иеле табылыб, талай джылны тургъандыла. Джашы Азрет, атасыны осиятын толтура, джырларын керти иесине табдырыб кюрешгенди. Ол 1988-чи джыл «Ахратха письмо» деген назмусунда «тас» болгъан макъамланы къайдагъыларын хапарлайды атасына:
…«Минги Таудан юсюме»... деб
джырлагъан да,
Макъам джанын «Аууал айдан»
Урлагъанды…
«Сюрюучюню» макъамыны
Арт джанын да
«Джаш болдумдан» алгъандыла,
Бил аны да…
«Возьми меня в Балкарию»
Деген макъам,
«Салам тондан» алыннганды
Тюзю, атам!..
Ма, сёз ючюн, макъамчыгъын –
«Арбачыны»
Алгъандыла «Колхоз» деген
джырдан муну…
Зикирле, джырла да ноталары бла берилгенлери, джангы китабны баш махтаууду. Семен улуну джазыучу къызы Маруа атасыны зикир, джыр макъамларыны асламысын ноталагъа тюшюртгенди. Бу иш не дараджада этилгенине устала багъа берирле, биз а Маруагъа бюсюреу-спас этебиз.
Джырчы Сымайыл миллетге къойгъан джыр хазнаны джыйыуда, сакълауда, къагъытха тюшюрюуде, алай эсе, халкъгъа къайтарыуда, бу китаб да бир уллу иш болуб къошулады. Алай а этиллик алкъын кёбдю.
Семен улуну экинчи китабын ноталары бла 57 зикир, 19 джыр эмда 9 дин назму къурайдыла. Ала бла бирге алимлени сёзлери, джазыучуланы, таныгъанланы, юйдегисини эсге тюшюрюулери, поэтге аталгъан назмула китабха энчи бёлюм болуб киргендиле. «Минги Тау» китабны суратла, чыгъармаларыны тизими эмда поэтни юсюнден джазылгъан эсге тюшюрюуле, илму статьяла, аталгъан назмула тамамлайдыла.
Сэстренка пишет:
за Фатиму Байрамукову точно знаю, что она и сейчас могла бы сидеть и писать свои стихи, прозу, еще на много томов написала бы, если бы то время, что посвящает продвижению творчества других посвящала бы себе любимой. Я говорю это, потому что, судя по переводам мультфильмов, фильмов, которые дублирует на карачаево-балкарском языке "Эльбрусоид", у Фатимы Байрамуковой все тот же острый ум, легкий, хоть и не упрощенный, язык, что в стихотворениях и прозе ее авторства. Это такой альтруист, что второго такого трудно и сыскать! Может быть, если бы не было ее, "Эльбрусоид" нашел бы кого-нибудь еще, кто выполнил бы то, что выполняет она. Может быть. Может - не может, а она-то уже 14 лет этим занимается! Занимается тем, что поднимает из руин, стряхивает пыль и доводит до издания чужие произведения, тогда как другие в это время пишут свои произведения, издают свои произведения, прославляют себя любимых. Вы просто не знаете, что такое "Эльбрусоид", кто такая Фатима Байрамукова
Салам, Сэстренка! Сен бу никни алай бош алмагъанынгы, кимге да эгеч джюрек бла къараргъа алланыб тургъанынгы ангылатдынг. Сау бол! Игиликге алланнган игини кёреди…
Семенлени Исмаилны махтаулу джолу 1936-чы джыл Ереванда «Давид Сасунский» атлы эрмен эпосну мингджыллыгъына аталгъан къууанчдан алгъа башланса да, анда къралгъа белгили джырчыланы хорлаб, юбилей медалны алгъаны, аны атын бютеу къралгъа белгили этеди. Ол джыллада анга «Къарачайны халкъ джырчысы» ат аталады, Совет Союзну Джазыучуларыны союзуна член болуб, фахмусу къанат кереди.
Семен улуну джырларын С. Родов, И. Звягинцева, Г. Орловский, В. Торопецкий, Г. Миловидова орус тилге кёчюредиле. Дагъыстан совет джазыучу, литературовед, публицист, поэт Эфенди Капиев да, Исмаилны юсюнден хапар эшитиб, аны джырларын кёчюрюб, Москвада чыгъарыр кёл алыб, 1938-чи джыл октябрда Къарачай облисполкомгъа къагъыт иеди. Муратыча этиб, 1940-чы джыл эки фахмулу джырчыны (Къочхарланы Къасбот бла Семенлени Исмаилны) назмуларын орус тилде, «Стихи и песни» деб, ал сёз да джазыб, китаб этиб чыгъарады.
Ары дери бир-бири ызындан 1937-чи, 1938-чи, 1939-чу джыллада чыкъгъан юч китабы Исмаилны атын кенгнге джаядыла. Ол джыллада «Дружба народов» журналда – назмулары, «Огонёкда» (1940, №14) «Песни Карачая» деб, аны юсюнден очерк басмаланадыла. Совет правительство да Къарачайны халкъ джырчысын «Урунууну Къызыл Байрагъы» орден бла саугъалайды.
Ариулукъгъа, ёхтемликге джораланнган «Минги Тау» джыры да дуниягъа айтылады. Таулу халкъны джюрек шартын уста суратлагъан джыр саулай Шимал Кавказны белгиси болады.
Талай джылдан биринчи кере поэтни атын белгили литературовед Къараланы Асият къарачай литератураны юсюнден джазгъан уллу илму ишинде («Очерк истории карачаевской литературы», Москва, 1966) сагъынады.
Арт эки-юч джылда Поэтни 120-джыллыгъы бла байламлы джазылгъан эсге тюшюрюуледе, Семен улуну унукъдургъан кючлени юслеринден кёб айтылгъанды (аладан бир къаууму китабны ахыр сюреминде басмаланадыла). Амма, Поэтни тарлыкъгъа тыйгъан кючле, ол джыллада фахмуларын къралны иннет-политика джоругъуна къул этмегенлени бирине да, не сёз, не тёр, не кёл, не джол бермегендиле. Эркинликни «тенгизин», Исмаилча закийге къой, бир тюз адамгъа да ачмагъандыла.
Джыйырманчы ёмюрню тарихи джангкъылычны бояулары бла тюл, асламысына кюуле бла джазылгъанды. Артыкъ да, бизнича, сюргюн миллетлеге. Ол кёзюуге багъа бере, аны унутмазгъа керекбиз.
Закий джырчыгъа болушалмагъанларын, кеслерине джюрек ауруу этиб тургъанла да аз болмагъандыла.
Мен Семен улуну джангыз бир кере кёргенме. Ол 1972-чи джыл джазыучу къарнашланы Хубийлени Османны, Магометни, Назирни аналары Мамурхан ауушханнга, къайгъы сёзге келген эди. Адам бек кёб эди. Мен – биринчи курсну студенти – сыйыннгысыз миллетни арасында Исмаилны эслеб, ким болгъанын а билмей, аны бетини нюрюне сейирсиннген эдим. Эслемезча тюл эди – тамам ариу адам. Тин байлыкълары терен адамланы къартлыкъларында да къууатлары, чырайлары адам сукъланырча болуучусу, аны юсюнде да кёрюнюб эди. Сыфаты кёзюме джазылыб къалыб, талай кюнден Хубийлени Магометге соргъан эдим. Ол терк огъуна аны Семен улу болгъанын ангылаб, терен ахсыныб: «Бедный Исмаил, переживает судьбу великих поэтов», - деб орусча къошхан эди.
Керти да, кесибизни адабиятыбызны чеклеринден чыгъыб, тёгерекге къарасакъ да, атлары айтылгъан уллу джазыучулада джашауу къыйынлы болгъан аз тюбемейди. Ала мийик шиндикледе олтургъан «къобузчулагъа» «харсчы» болургъа унамай, азат джюреклери башларына пелахны тартадыла.
Уллу джарсыуну кёлтюрелмезликге, Аллах чексиз фахму бере болмазмы?!
Хар адамны Къадары бирер зат бла сынай эсе, Исмаилны махтау бла да, джарсыу бла да толу сынагъанды. Къралда, халкъында да махтауну эм мийигине джетиб, сансызлыкъны да эм терен кёмеуюлюне тюшгенинде:
Бу залимликди – ыхдырыу, эзиу,
Эталлыкъ тюлме бу джыргъа эжиу!
Насыб сагъайыб, келгинчи кёзюу –
«Тёзген, тёш ашар» – меники тёзюу, -
дейди поэт кеси кесине.
Аны джолун «фахмулары аз, джюреклери тар, зар адамладан» да бек къоркъакълыкъ сезим кесгенди. Совет властны ал джылларында репрессияла, сюргюн джылла миллетни къанына къаллай къоркъуула сингдиргенлерин эсге алсакъ, кёб зат ангылашынады…
Поэтни адамла аяялмагъан эселе да, Аллах аягъанды. 1937-чи – 1939-чу джылланы «тирменинден» да, фашист оккупацияны «къуршоуундан» да, кёчкюнчюлюкню «къадамасындан» да, аны ызындан «чыгъана джыллада» тылпыусузлукъдан да сакълаб тургъан Аллахха, Поэт ючюн, шукур этерге керекбиз. Закийни аууазын «эшитдирмегенликге», джюрек тебиуюн тохтатдырыргъа Аллах кишиге да къоймагъанды. Адамны джашауун учуз этген джыйырманчы ёмюрде, терен къартлыкъгъа джашаб, талай ёлюмсюз чыгъармасын да халкъына тюб-тереке этиб кетген афенди кишиге сукъланыргъа керек тюлбюзмю?! Аллах бла сакъланнган Поэт, Джырчы, Дин къуллукъчу джюрегини тебиуюн бизге юлгю этгени бла бирге, чыгъармалары бла Сюймекликге юч ёмюрлюк эсгертме салгъанды: Аллахха, Халкъына, Таулу къызгъа. Ючюсю да мийикдиле, сейирликдиле, магъаналыдыла.
Джырчыны «Акътамагъы» ким болгъаныны юсюнден эки тюрлю оюм джюрюудю. Бирле: «Ижаланы Анисатны юсюнденди», - дейдиле. Башхала аны огъурамайдыла.
Поэманы кесинде Анисат да, эт адамлары, атасы-анасы да талай джерде сагъыныладыла. Джырчыны, бу ёлюмсюз сюймеклик чыгъармагъа аллындан учундургъан, сёзсюз да, Ижаланы къыз болгъанды. Алай а поэма 1937-чи джыл джазылыб бошалгъаннга тергелгени, мен акъыл этген бла, Исмаилны кесини оноуу тюлдю. Поэманы «1916-чы – 1937-чи » джылла бла поэтни 1938-чи джыл чыкъгъан китабында басмаланнган вариантын белгилерге тыйыншлыды. 1996-чы джыл «Минги Тау» журналда чыкъгъан «Акътамакъ» андан талай кереге уллуду. Белгилисича, Семен улуну андан башха сюймекликге аталгъан чыгъармасы хазна джокъду. Аны барын да эсге алсакъ, «Акътамакъны» туудургъан сезимли джюрекни сюймеклик тебиую 1937-чи джыл бла тохтагъанды деб бегитиу, джангылыч оюм болгъаны ангылашынады.
Мен джазыу чотдан джукъ ангылай эсем, поэт, ёлюб кетгинчи, ол асыл сезимни хакъындан айтырын «Акътамакъгъа» салыб айтханлай тургъанды. Аны ючюндю джыр алай къыйырсыз-учсуз. Ол поэтни джашлыгъына «къайтаргъан» татлы джомагъы болгъан бла бирге, поэзияны бир амалыды (поэтический прием). Исмаилны джырчы джюреги 1937-чи джылдан сора сюймекликге джукъланыб къалгъанды, дерим келмейди, ийнаналмайма анга. Ма бу тизгинле да анга шагъатдыла:
Мен Акътамакъны таныгъанымда,
Отуз джылым да джетмейин,
Тохсан джылыма келгенимде да –
Сюймеклик дертим кетмейин...
«Акътамакъны» джангы джаза башлагъан кёзюуюнде, автор, ол поэма боллукъду, деб да сезе болмаз эди. Джылдан джылгъа теренден терен, кенгден кенг суратлай, тизгинлерин мингле бла саналырлай этгенди.
…Алтын бояулу бу мыйыкъларым.
Джулдуз джаннганча кёзлерим.
Эй! Бу тау эллеге таурух болурла,
Мени сеннге айтхан сёзлерим.
Бюгюнлюкде «Акътамакъ» да, Поэтни башха чыгъармалары да кеси бек сюйген халкъыны байлыгъыды. Назмучу эгечибиз Мусукаланы Секинат айтханча: «Акътамакъ» – сюймекликни ёмюрлюк белгиси, аяз къанатына къонуб, Минги Тауну эки джанында да сюйюмчюлюк къонагъыбызды. Айта барсанг, эрикдирмеген джырыбыз, санай барсанг, бошалмагъан сюймекликди».
«Поэманы китабха тюшюрюуню юсюнде эки тюрлю оюм барды. Бир къауумла айтханнга кёре, куплетлени джырланныкъларыча джазаргъа керекди. Исмаил кеси былай джырлайды:
Махаралада уа кёксюл кёгюрчюн а,
Салыб, Семенлеге келгинчин,
Эй! Джюрек аурууум а джокъ эди мени,
Ариу Акътамакъны да кёргюнчюн...
Секириб миндим да атыма, деймен а,
Былай джууукъ олтур къатыма.
Эй! «Анисат» дерге уялгъан этеме,
«Акътамакъ» атадым да атынга...
Экинчи къауум буюргъаннга «хо» десек, окъуллукъларыча басмалау дурусду. Ол былайды:
Семен улуну 1938-чи джыл Микоян-Шахарда чыкъгъан китабында басмаланнган «Акътамакъ» эки кесекден къуралады: Джаш, Къыз. «Къыз» деген бёлюмде, къызны джашха джууаб ийнарлары 160 тизгин бардыла. Ол «джууабны» юсюнден Джырчыны тамада къызы Зубайда: «Ол тизгинлени атам джазмагъанын окъугъанлай да ангылайса. Китабны чыгъаргъанла «джашны джырына къызны да джууабы болсун» деб, халкъда джюрюген ийнарланы джыйышдырыб салгъандыла», - деб белгилейди.
Джырчыны: «Барым батмасын, джогъум чыкъмасын…» - деген осиятыны къачын кёре, ол джаны бла къолдан келген этилгенди. Бу ишде Семен улуну тамада джашы Азретни архиви бек болушханды. «Мен – Исмаилны закон бла тюл, адет бла къагъытчысы, поэтни хар несин да иги билеме», - дегенича, Азретни эндиге дери басмаланмагъан статьялары Джырчыны джашауунда, чыгъармачылыкъ джолунда да белгили болмай неда джангылыч айтылыб тургъан затланы ачыкълайдыла. Аны 1993-чю джыл джазгъан «Эки – заран, бир – хайыр» деген статьясында сёз Семен улу Исмаилны 1992-чи джыл чыкъгъан китабыны кемликлерини, ары джангылыч тюшген назмуланы юслеринден барады. Ол себебден, китабны редколлегиясыны оноуу бла, ишекли зат ётмесин деб, Исмаилгъа тергелиб тургъан бир къауум назму, джангы китабха теджелмегендиле. Аны бла бирге, башха назмулада да Азрет кёргюзген халатланы, тюзете баргъанбыз.
Былайда «Эльбрусоид» фонд Джырчы Сымайылны джазгъанларыны толу джыйымын чыгъарыргъа деб, аллай таукелликни бойнуна алалмагъанын айтыргъа керекди. Ол уллу комиссиягъа джууаблы да, сыйлы да джумушду.
Биринчи том тёрт бёлюмден къуралады: назмула бла «Акътамакъ» поэма; Семен улуну юсюнден ана тил бла орус тилде джазыучула, алимле, танышла джазгъан илму статьяла, эсге тюшюрюуле (кесини юйдегиси джазгъанланы энчи бёлюм этиб салгъанбыз); китабларыны эмда аны юсюнден джазылгъанны тизими.
Семен улуну чыгъармаларын басмагъа хазырлай башлагъан кёзюуюбюзде, аны орус тилге кёчюрюлген назмулары кёб болмагъанларын эсге ала, аланы да джангы китабха къошар акъыл этген эдик. Башында айтханыбызча, Джырчыны бир бёлек назмусун Ата Джурт къазауатха дери, бир бёлегин да арт 9-10 джылда орус тилге кёчюргендиле (алим Лайпанланы Нюр-Магомет, малкъар поэт Беппаланы Муталип, ногъай поэт Сидахметова Фарида, орус поэт Синельников Михаил). Аланы бир джерге джыйышдыргъаныбыздан сора, редколлегия башха оноу этди… Керти да, закий поэтни не къадар кёб чыгъармасын, орус тилге тыйыншлы дараджада кёчюртюб, энчи китаб этиб чыгъарыу, ол тюз боллукъ болур.
Поэтни зикирлери бла джырлары, ноталары бла бирге, экинчи томну къурайдыла.
Семенлени Унухну джашы Исмаил – къарачай литератураны тамалын салгъан биринчи профессионал поэт эмда джырчы, СССР-ни Джазыучуларыны союзуну члени, Халкъ поэт, Урунууну Къызыл Байрагъыны кавалери 1891-чи джыл мартны 3-де Уллу Къарачайны Учкулан элинде туугъанды, 1981-чи джыл июлну 31-де Гитче Къарачайда, Терезе элде, ауушханды. Алай а…
Сауду назмучу Исмаил, къарачай-малкъар поэзияны сюйгенлеге, ана тилибизни байлыгъын, баш байлыкъча кёрюб, къууана билгенлеге.
Сауду Исмаил афенди, джашауларыны ахыр чагъына джетиб, Аллах бла «ушакъларын» аны зикир тизгинлери бла этген къартларыбызгъа да.
Сауду хикматлы Исмаил, аны джашау, чыгъармачылыкъ джолу бла алкъын шагърей болмагъанлагъа, ол шагърейликни насыбын энди сынарыкъ келе тургъан тёлюлеге да.
Сауду акъылман Исмаил, къарачай-малкъар тил сау болуб! Халкъыбызны сёз устасы, джырчысы, олий поэти, дин къуллукъчусу болгъанлай турлукъду ёмюрледе…
«Эм керти джыр бу дунияда – белляуду // Эм керти сёз – осиятды адамгъа», - деген закий Джырчыны юсюнден сёзюмю тамамлай, артында къалгъанлагъа этген осиятларыны бирин эсигизге салыргъа излейме:
Кеч болса да болушдугъуз Исмаилгъа,
Тенглешдире тийген кюннге,толгъан айгъа,
Этдигиз сиз Къарачайгъа,Малкъаргъа да,
Унутулмай,тас болмайын турлукъ саугъа!
Сау болугъуз! Деб айтама аны атындан,
Джашларындан,къызларындан,туудукъладан!
Биз разыча Аллах сизге разы болсун!
Муратыгъыз сиз сюйгенча толу толсун!
Семенланы Ракай,джырчы Исмаилны туудугъу
Айырыб уллу бюсюреу этерге излейме бу ишге уллу къыйынын салгъан, биз барыбыз да сюйген эмда багъалатхан, кирсиз иннетли, таза джюрекли, бек ариу сёзлю, «Сабыр тюбю сары алтынлы»,
Дунияда не иги махдаула бар эселе аланы иеси - БАЙРАМУКЪЛАНЫ ФАТИМАГЪА. Энтда кёб джылланы миллетинге джараб, адамланы къууандырыб ишлеб турурча Аллах саулукъ да, кюч да берсин сеннге. Сыйлы Аллах сизнича адамланы ишлери –джашаулары бла иеди джерге тазалыкъны да, адамлыкъны да, сабырлыкъны да . Сиз аны барысыны да юлгюсюсюз.
Фатима, этген ишинге, салгъан къыйынынга разы бол.
Элеккуланы Зубайда Джырчы Исмаилны тамада къызы
Орус халкъ таурух "Колобок" ана тилибизде, "Мен гютдючюк, гютдючюк, Кесимча бир тюрлючюк..." Сабийлеге
"Эльбрусоид" фондда Алий бла биринчи тюбеген кюнюмде айтханы бюгюн да эсимдеди:
- Биз сабийлеге ана тилни сюерге керекди, деген бла джукъ да этеллик тюлбюз, ала сюйген затланы ана тилде берсек, ол заманда джетерге боллукъбуз муратыбызгъа, - деб.
Ол кюн къууаннганымы айтыб да тауусаллыкъ болмам. Асыры учуннганымдан, ал юч мультфильмни назму халда кёчюрген эдим: "Колобокну" (Гютдю), "Три дровосека" (Юч отунчу), ючюнчю да - "Айюню арба этгени".
ЮЧ ОТУНЧУ
Автордан: Юч тенг, юч шох, юч нёгер: Къабкъаб, Чабчаб эм Чёбчёб Джашагъанла бир элде… Бир кюн къачхы эртденде…
Чёбчёб: Къабкъаб! Чабчаб! Туругъуз!
Къолну-бетни джууугъуз!
Тур-турдан хапар келсе,
Хур-хурдан хайыр къалмаз.
Къабкъаб: Мен бек ауруб къалгъанма.
Чёбчёб: Тебсиге как салгъанма!
Къабкъаб: Уллу къашыгъым къайда?
Джетдир къолума хайда!
*** Эртделеде бир элде, Таулада тюл, тюз джерде, Джашагъандыла къартла – Бир акка бла бир амма. Унчукълары бошалыб, Гырджын къалмай ашалыб, Къартла мыдах болгъанла, Амалсызгъа къалгъанла.
Акка: Ун деб, кимге барайыкъ?
Гырджын къайдан алайыкъ?
Амма: Бир гютдюлюк табылыр,
Джюрегинг бир басылыр:
Ун къапчыкъны къагъайым,
Андан тылы булгъайым.
Автордан : Эки уууч унчукъдан, Эки уртлам суучукъдан, Амма басыб тылычыкъ, Этгенд бурху гютдючюк. Кюлге кёмюб, бишириб, Кюлюн къагъыб, тюшюрюб, Терезеге салгъанды… Сора уа! Не болгъанды?!
Амма: Акка! Къара, бери чаб!
Терезени ары джаб!
Акка: Джан киргенди гютдюге!
Насыб келгенд юйбюзге!
Къоркъма, гютдю! Кел бери!
Сен бизден къачма кери!
Гютдю: Мен кьоркъмайма кишиден!
Амма: О-о-о, балачыкъ, бери къайт!
Гютдю (джырлай барады):
Мен гютдюме, гютдюме,
Хар кимден да ётлюме,
Кишиге джалынмайма…
Къоян (чыкъды аллына):
Мен сени танымайма...
Гютдю: Мен гютдючюк, гютдючюк,
Кесимча, бир тюрлючюк.
Эки уууч унчукъдан,
Эки уртлам суучукъдан,
Тегенеде булгъаныб,
Мен туугъанма къууаныб.
Исси отха тюшгенме,
Анда ариу бишгенме.
Терезеден тёнгереб,
Джерге тюшюб, ёрелеб,
Кесим кетиб барама,
Меннге алай къарама!
Аккадан да кетгенме,
Аммадан да кетгенме!
Къызбай къоян, сенден да
Кетдим! Къоркъчу менден да.
Бёрю(чыкъды аллына):
Къара мынга, тириге!..
Тёп-тёгерек тюрлюге!
Сен дамлычыкъ болурса?
Ашаб къойсам, турурса...
Гютдю: Сен ашаргъа сюесе,
Мен джашаргъа сюеме!
Тохта, джырчыкъ джырлайым!
Бёрю: Анга уа тынгылайым...
Гютдю: Мен гютдючюк, гютдючюк,
Тёгерекчик, нюрлючюк.
Эки уууч унчукъдан,
Эки уртлам суучукъдан,
Тегенеде булгъаныб,
Мен туугъанма къууаныб.
Исси отха тюшгенме,
Анда ариу бишгенме.
Терезеден тёнгереб,
Джерге тюшюб, ёрелеб,
Кесим кетиб барама,
Меннге алай къарама!
Аккадан да кетгенме!
Аммадан да кетгенме!
Къояндан да кетгенме!
Ма былайгъа джетгенме!
Бёрю, этме умутла –
Кетдим, мени унутма!
Аю(чыкъды аллына):
Сен не затса, тёгерек?
Не айланаса, тёнгереб?
Гютдю: Мен гютдючюк, гютдючюк,
Тёгерекчик, нюрлючюк.
Эки уууч унчукъдан,
Эки уртлам суучукъдан,
Тегенеде булгъаныб,
Мен туугъанма къууаныб.
Исси отха тюшгенме,
Анда ариу бишгенме.
Терезеден тёнгереб,
Джерге тюшюб, ёрелеб,
Кесим кетиб барама,
Меннге алай къарама!
Аккадан да кетгенме,
Аммадан да кетгенме,
Къояндан, бёрюден да,
Джукъучу аюден да
Мен къутулуб барама!
Эрнинги бош джалама…
Тюлкю(чыкъды аллына):
Неди бу аламатчыкъ?
Мен сюйгенча, татлычыкъ?
Гютдю: Мен гютдючюк, гютдючюк!
Хар кимден да ётлючюк...
Тюлкю: Кесим кёре турама...
Гютдю: Мен джыргъа да устама.
Тюлкю: Къулакъларым – сангырау,
Тюклю башым – мынгырау…
Олтур да тюз бурнума,
Меннге бирчик бир джырла...
Айбазланы Мухаммат Уруп районда Преградна станседе джашайды. Ол экономистди. Аны бла бирге ана тил бла литератураны иги билгенине, сёзге чемер болгъанына Ю. М. Лермонтовну "Хаджи Абрек" деген поэмасын уста кёчюргени толу шагъатлыкъ этеди.
М.Ю. Лермонтов
ХАДЖИ АБРЕК
Джамагъат эли уллуду, байды,
Джасакъ тёлемейди ол кишиге;
Къабакъ эшиги эрлик борбайды,
Аны межгити – уруш юсюнде.
Аны азат туугъан уланлары,
Чыныкъгъандыла уруш отлада,
Уллу чыгъады онг хапарлары
Кавказда эмда узакъ халкълада.
Къонакъ джарсымаз Джамагъат элде,
Душман айлансын былайдан кенгде.
Сен, джангыз джолоучу, теркирек бол!
Джауум сорушса да, къыйынды джол.
Намазынгы тындыр, мин атынга,
Джарашыб чырмал къара джамчынга,
Ал омакъ къамчинги да къолунга,
Мычымай атлан узакъ джолунга,
Къарама сескеклениб ызынга,
Кишиден къоркъуу джокъду джанынга.
"Джортайгъыр атым! Неден къоркъаса?
Бурнунг бла сен нек сызгъыраса?
Ташды ол джол джанында къаранчха!
Джылан эталмаз сеннге бир хата!..
Сени узун джалынг бла урушда
Сюртеем душман къанны къылычдан;
Бир талай кере сары тюзледе,
Ызымдан къуугъун сюрген кёзюуде,
Къутхаргъан эдинг керти ёлюмден.
Арыгъанса, къоркъмайса къамчиден.
Джууукълашханбыз биз элибизге,
Бир солур кюн тууар экибизге:
Джылкъы ичинде сен керпеслене,
Эркин отларса терен гёлеуде.
Энтда сени кюмюш джюгенинге
Тагъарма джангы кюмюш керекле.
Не болду сеннге, багъалы тенгим?
Кёмюкден толуду сени юсюнг.
Ауур солуйса, таб тюлдю халынг.
Болурму мен билмеген бир затынг?
Булутла ичинден бусагъатлай,
Кюмюш джарыгъын тёгер толгъан ай;
Ачыкъ кёрюнюр чегет талада
Бизни элибиз татлы джукъуда;
Узакъда бир джукълана, бир джана,
Джылтырайдыла сюрюучю отла;
Джылкъыны тунакы кишнегени,
Джууукълашсакъ, бизге эшитилир;
Юлюш тутхан атауул аджирле
Терк басынырла тёгерегинге;
Ёзге, джыйлаб къан ийисни ала,
Джууукъ келмезле сени къатынга:
Кенгден огъуна сезерле бизни
Къанлы джолундан келгенибизни!"
Тёгерек кечени аулады,
Джамагъат эл къайгъысыз джукъудады;
Джукъусузду джангыз бир къарт анда,
Сын ташча букъу джолну джанында,
Къымылдамай олтурады ташда,
Бек мугур болуб, Терен сагъышда.
Къарайды узакъ джолдан кёз алмай,
Мындан кёб сакъларгъа чыдам къалмай.
"Къайсы болду экен бу терк атлы?
Эниб келеди ол тик сыртлыкъны,
Узун джаллы нёгерини аны
Танылады тамам арыгъаны.
Нени эсе да бек багъалатыб,
Джамчы тюбюнде къолуна алыб,
Кёз джарыгъыча аяб келеди".
Мугур къарт былай сагъыш этеди:
"Келтире болур ол кёз алдаугъа,
Мени къызымдан багъалы саугъа!"
Атлы къартны къатында тохтады,
Анга бек джазыкъсыныб къарады:
Салам бермейин, салам алмайын,
Тынчлыгъын-эсенлигин сормайын,
Атдан тюшмейин, не сёлешмейин,
Кечмеклик тилеб да кюрешмейин,
Сымарлаб къартны не зат этерин,
Ачды кенгине джамчы этегин:
Ачар-ачмаз къан джугу саугъасы
Тёнгереб тюшюб, къызартды хансны.
Насыбсыз къараб кёргенлей аны,
Дженгил таныды къызы Лейланы!
Джюреги тебиб, шашаргъа джетди,
Къызыны ариу башын ба этди.
Кёзю кёргенине ийнаналмай:
"Не болду мынга?" - деб да соралмай,
Бу ачы къыйынлыкъгъа тёзалмай,
Къанын алыргъа къарыу табалмай,
Ахыр сёзю келмей ауузуна,
Джол салды ол да ахырат джанына.
Чириб тургъан халыча юзюлдю
Джашауу бла биргелей нюзюрю.
Ийман чакъыртмады киши анга,
Табылмады баласы джыларгъа,
Джыйрыкъ бети чыммакъ агъарды.
Мутхуз къарамы кёкге аралды.
Джанын бергинчи этген муратын
Сакълайды ёлгенликге сыфаты.
Доктор Очаповский о Карачае. Книга С.В. Очаповский. "Ты опять поедешь в Карачай" Дневники и Воспоминания., Кубанское телевидение снимает документальный фильм о талантливом докторе, подвижнике, ученом, гуманисте, краеведе, почетном гражданине Учкулана документальный фильм и в основном по книге "Ты опять поедешь в Карачай". Пять дней съёмки у нас в республике
Чтобы не возвращаться в другом месте к личности и дневникам С.В. Очаповского (1878-1945), приведу здесь некоторые сведения, представляющие определённый интерес. Но прежде несколько слов о самих дневниках. Очаповский вел ежедневные записи с 14-летнего возраста (гимназистом в Слуцке), продолжал в Петербурге, где учился в военно-медицинской академии, затем состоял учеником и помощником профессора Леонида Георгиевича Беллярминова, лейб-окулиста русской императорской семьи (с 1895 по 1917 год); и в дальнейшем вел Дневники до последних дней своей жизни. Заведуя в Краснодаре глазной клиникой (с 1909 по 1945 год) и кафедрой глазных болезней медицинского института, он лично осмотрел 1.200.000 глазных больных и собственноручно сделал около 60.000 операций на органе зрения.
В жизни своей ему пришлось общаться в качестве лечащего врача (Беллярминов с годами становился стар) не только с членами царской семьи, но и подавляющим большинством лиц высшей аристократии, составляющей окружение Николая II, в первом десятилетии ХХ века. В Дневниках то и дело мелькают имена графа Витте, министров Горемыкина, Сухомлинова, Столыпина, Сазонова, Маклакова, Булыгина, Кропоткина, Ванновского, Протопопова, высших служителей императорского двора Танеева, Бенкендорфа, Фредерикса, Голицына, Штюрмера, Штакельберга, Адлерберга, Шинкарева, Оболенского, многих других вельмож, составляющих верхушку пирамиды Российской империи.
Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы друзья петербургской студенческой поры Очаповского оказались на высших постах. Николай Крыленко (1885-1938) – первый главком Советской Республики, потом два десятилетия прокурор РСФСР. Николай Семашко (1874-1949) – нарком здравоохранения, позднее директор института Академии медицинских наук, руководитель Главного санитарного управления Кремля. Михаил Авербах (1872-1944) – академик, офтальмолог, друг и лекарь Ленина, главный глазной врач Кремля. Александр Савваитов – начальник Главного санитарного управления РККА. Не однажды друзья зазывали, решительно вознамеривались отозвать на высокий пост в Москву и Очаповского, но тот твердо отражал все их попытки, предпочитая ежегодными своими глазными отрядами (июнь-июль-август) бороться со слепотой в глухих северокавказских трущобах, а в клинике принимать нескончаемую череду слепцов.
За свою жизнь С.В. Очаповскому довелось так или иначе общаться (лечить, переписываться, консультировать, просто встречаться), можно сказать, с тысячами видных личностей, своими деяниями созидавшими историю первой половины ХХ века. Не берусь перечислить всех, кто упомянут в Дневниках хотя бы в короткой записи, но для понимания масштаба личности Очаповского, его значения и роли во время мирового пожара, в котором сгорела Россия (и продолжает ныне тлеть…), необходимо назвать несколько десятков исторических имен. Не все они, разумеется, вызывают симпатии автора, Алана (А.К. Темрезова – прим. Ф. Байрамуковой) из Карачая, но они являются творцами истории, а мы ведь договорились слов из песни не выбрасывать.
Итак, глазной врач Станислав Владимирович Очаповский, русский дворянин, старый интеллигент, первые две трети своей жизни проживший при царизме, а последнюю треть – при большевизме, первый русский ученый, удостоенный советского ордена (Трудового Красного Знамени в 1926-м), которого смерть, как ударом меча, поразила во время глазной операции за какие-то две недели до дня Победы 9 мая 1945 года, оставил в наследство жене (в девичестве Надежда Васильевна Поцапай), дочери Татьяне и сыну Владимиру без малого четыре десятка общих тетрадей, исписанных плотным бисерным почерком.
Здесь необходимо сделать небольшое пояснение. Как и в дореволюционные времена, элита российского (советского) общества обожала и обожает праздное времяпрепровождение на престижных курортах – Сочи, Ялте и Кисловодске. Здесь сосредоточены самые люксовые правительственные санатории, где круглый год бездельничает на даровых кормах изнурившая себя в трудах и заботах о благе народа публика избранной номенклатуры. Два десятилетия – с 1925 по 1945 доктор медицины Очаповский обслуживал этих новых господ. В Краснодаре в его персональное пользование был закреплен самолет санитарной авиации (По-2) для срочных вылетов в Сочи, Кисловодск и Ялту для лечения глаз сановных лиц.
Дело в том, что консультации опытного офтальмолога требуются не только в тех случаях, когда дело касается болезни собственно органа зрения – глаза. Опытный специалист, разглядывая с помощью офтальмоскопа глазное дно (сетчатку) может обнаружить заболевание, нежелательные процессы и отклонения в организме, которые недоступны рентгену, анализам, другим средствам диагностики. Это большое врачебное искусство. Мне, например, приходилось слышать от авторитетного лица, что только двое из каждой сотни советских глазных врачей по состоянию глазного дна могут определить недуги организма, относящиеся к сердечно-сосудистой, кишечно-желудочной, нервно-психической и половой сферам.
Очаповский был непревзойденный практик своего времени, высший судья последней инстанции, когда дело касалось самого дорогого (разумеется, после самой жизни) для каждого человека – света в очах. К примеру, был случай. Знаменитый хирург Бурденко взялся избавить Блюхера от изнуряющих головных болей. Трепанация черепа показала, что дело не в опухоли мозга, а в воспалении зрительного нерва. Но операция главного хирурга РККА настолько усугубила состояние здоровья полководца, что потребовалось немедленное вмешательство скромного провинциального Очаповского. Именно он в специально созданной им глазной лечебнице «Пикет» в Кисловодске «привел в порядок искалеченную голову будущего материала».
Другой эпизод такого рода, описанный в дневнике, касается Георгия Димитрова, болгарина, видного деятеля Коминтерна и международного рабочего движения. После так называемого лейпцигского судилища, устроенного Гитлером и Герингом провокационного процесса по ложному делу о поджоге рейхстага в Берлине, оправданный германским имперским судом Г.Димитров в конце 1933 года в Кенигсберге был передан советским органам. С год, наверное, поправлял свое пошатнувшееся в борьбе с фашизмом здоровье в лучших санаториях. В марте 1934 года в санатории курорта Теберда Очаповский приводил в порядок катастрофически запущенное его зрение.
Таким эпизодам, ярким записям о знаменательных датах, событиях, фактах и встречах, кратким, но точным характеристикам отдельных людей и общественных явлений, интересным наблюдениям всякого рода в дневниках Очаповского, как говорится, нет числа. Надо ещё принять во внимание, что он на рубеже двух веков окончил два самых именитых русских учебных заведений, прошел сквозь горнила двух очагов науки и культуры. Императорскую военно-медицинскую академию окончил в 1901 году с золотой медалью (единственный из 132 выпускников) и со званием «лекарь с отличием». Одновременно в качестве вольнослушателя с 1896 по 1901 год слушал курс словесных наук философского факультета Петербургского университета. В 1903 году защитил со званием «гонорис кауза» диссертации доктора медицины и доктора российской словесности.
Унаследованные от кого-то из родителей светлая мечтательность, любовь к природе и понимание её во всех проявлениях, утончённое чувство слова и литературного образа, делают Дневники поистине редчайшим памятником российской словесности, созданным одним из её поклонников и знатоков, наблюдавшим час её заката. Доктор в совершенстве знал латынь, древнегреческий, немецкий, французский и английский. Кроме ста с лишним научных работ по специальности (глазные болезни) опубликовал в газетах и журналах яркие оригинальные исследования о творчестве Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Никитина, Кольцова и Надсона. Из произведений Шекспира и Гёте, Байрона и Шиллера, Гейне и Беранже, Киплинга и Теннисона читал наизусть в кругу друзей громадные отрывки.
Родился Станислав Владимирович Очаповский 9 февраля (старого стиля) 1878 года в имении Иодчицы Слуцкого уезда Минской губернии. Отец его, участник Севастопольской осады, занимал должность секретаря Слуцкого съезда мировых судей.
Он был девятым ребенком. До него уже были Дмитрий, Евгений, Владимир. После него – Николай, Юлия, Елена. Все они в разное время учились и окончили высшие учебные заведения до революции. Ни один из них свою жизнь не связал со Слуцком, там следы их потеряны навсегда, тем более что Слуцк, как город еврейского засилья, был немцами стёрт с лица земли бомбёжками и артобстрелами в июне-июле 1941 года. Нынешний Слуцк отстроен заново.
В петербургский период жизни природный ум, обаяние и общительный характер молодого медика способствовали его сближению и дружбе с крупными деятелями российской науки и культуры. Учителями в академии были физиолог И.Павлов, психиатр В.Бехтерев, фармаколог Н.Кравков, акушер А.Лебедев, окулист Л.Беллярминов, химик Д.Менделеев, ботаник Н.Холодковский (переводчик «Фауста» на русский язык), анатом А.Таренацкий, психоневролог И.Сеченов, патолог В.Пашутин. В университете слушал лекции К.Арсеньева, Ф.Петрушевского, А.Бекетова, А.Кони, С.Венгерова, Н.Кареева, А.Ковалевского, В.Соловьева, И.Янжула, В.Фаусека, В.Палладина, А.Веселовского, К.Тимирязева, Н.Лесгафта, В.Церасского.
В качестве врача занимался глазами Г.Лапатина, П.Кропоткина, Н.Морозова, В.Фигнера, Б.Савинкова, В.Короленко, Л.Андреева, И.Северянина, А.Блока, З.Гиппиус, К.Бальмонта, Ф.Павленкова, Ф.Соллогуба, И.Сытина, Н.Рубакина, А.Калмыковой, А.Чехова.
Тогда же, в начале века, у него зародилась дружба долгая, до самой смерти, с лицами, которые в советское время проявили себя видными деятелями на различных поприщах. В числе их были Е.Тарле, В.Бартольд, И.Крачковский, В.Слуцкая, Н.Семашко, Н.Крыленко, В.Гордлевский, С.Вавилов, А.Краснов, Л.Орбели, О.Шмидт, К.Вильямс, А.Ферсман, В.Вернадский, В.Карпинский, Г. Кржижановский и др. С 1917 года по 1945 год Очаповский лечил глаза многим советским руководителям. Волшебной исцеляющей его деснице обязаны Ф.Гладков, А.Фадеев, А.Серафимович, М.Фрунзе, Д.Фурманов, С.Маршак, М.Кольцов, К. Радек, Н.Бухарин, Л.Троцкий, А.Рыков, Р.Землячка, А.Луначарский, М.Калинин, С.Орджоникидзе, К.Петкин, Ф.Дзержинский, Л.Фотаева, Д.Мануильский, В.Менжинский, Д.Бедный, Е.Отасова, С.Киров, М.Литвинов, А.Андреев, Г. Чичерин.
В этот же период Очаповский встречался, лечил, дружил долгие годы с выдвиженцами революции и гражданской войны на Северном Кавказе. В их числе были Е.Ковтюх, Д.Жлоба, М.Левандовский, И.Федько, Я.Балахонов, И.Сорокин, М.Демус, И.Матвеев, И.Кочубей, П.Вишнякова, Я. Полуян, Ф.Волик, Г.Атарбеков, М.Седин, Г.Седин, И.Янковский, Л.Ивницкий, Б.Калмыков (Кабарда), К.Курджаев (Карачай), Ш.Хакурате (Адыгея), С.Калабеков (Балкария), Г.Цаголов (Осетия), А.Шерипов (Ингушетия), М.Дахадаев и У.Буйнакский (Дагестан). Пациентами доктора в 1918-1920 годах бывали А.Деникин, П.Врангель, М.Алексеев, А.Эрдели, А.Кутепов, А.Фостиков, В.Покровский, А.Шкуро, С.Углай, П.Казанович, Н.Шатилов, С.Петлюра.
С 1924 по 1937 год Очаповский неизменно избирался депутатом Краснодарского горсовета, а с образованием края – депутатом краевого совета. В 1940 году вступил в партию. В феврале 1941 года был избран депутатом Верховного Совета СССР и в качестве такового на сессиях встречался с избранниками народа, если можно так сказать, цветом союза социалистических наций. В поле его зрения в тот период вершили государственными делами близкие к Сталину А.Косыгин, Л.Каганович. Н.Булганин, Н.Хрущев, Н.Суслов, Н.Шверник, Г.Маленков, Л.Берия, К.Ворошилов, В.Молотов, А.Микоян, М.Калинин, А.Андреев, А.Жданов, П.Пономаренко, M.Шкирятов. Во второй половине войны становятся широко известными имена военачальников нового поколения, таких как Г.Жуков, А.Василевский, К.Рокоссовский, И.Конев, И.Ватутин, А.Антонов, Р.Малиновский, К.Мерецков, Л.Говоров, И.Черняховский, В.Соколовский, Н.Воронов, Ф.Толбухин, С.Штеменко, партизанских вождей П.Вершигора, С.Ковпака, А.Сабурова.
…Самым первым ярким сознательным впечатлением детства, отмечал в своем дневнике Очаповский, запомнился ему великий переполох в их семье и в слуцком обществе, когда ему было года три. Потом, повзрослев, из семейных разговоров он понял, что это было в начале марта 1881 года, когда телеграф принес известие об убийстве бомбометальщиками царя Александра II. Первая запись в дневнике 14-летним гимназистом Очаповским сделана в апреле 1892 года, последняя – 9 апреля 1945 года. Две эти вехи я сопоставляю с той целью, чтобы читатель имел представление о том, что это была за личность, и что содержали в себе его Дневники, которые добросовестно велись свыше полстолетия.
Таких грандиозных проводов, какие устроили кубанцы свому кумиру, Краснодар не видел со дня основания и по нынешний день (1988 год). Категоричность подобного утверждения основана на том, что сам я лично ничего подобного не видал за последние пятьдесят лет, а в день похорон профессора моя 87-летняя бабушка нам говорила, что такого многолюдства, неутешного народного горя тоже в своей жизни не наблюдала. Покойник погребен в полусотне метров от окон глазной клиники, которая сорок лет кряду была его вторым родным домом. На его могиле стоит памятник, краевой клинической больнице еще в 1926 году было присвоено имя С. В. Очаповского.
С 1903 по 1931 год Очаповский состоял в супружестве с медичкой-бестужевкой Софьей Яценко, но их брак распался. Год спустя 54-летний профессор вступил в брак со студенткой Надеждой Пацапай (дочерью атамана станицы Полтавской). В 1933 году них родился сын Владимир, а в 1935-м – дочь Татьяна. Надежда Васильевна Очаповская, окулист, профессор, заведовала кафедрой Кубанского мединститута и глазной клиникой, основанной её мужем. Также избиралась депутатом Верховного Совета CCСР, состояла в партии, руководила краевым комитетом защиты мира, умерла в 1967 году.
Владимир Очаповский окончил биофак Краснодарского пединститута, затем аспирантуру, был большим специалистом-орнитологом, умер от разрыва сердца во время полевой практики со студентами Кубанского сельхозинститута. У него остались жена Лена и трехлетняя дочка Маруся. Татьяна Очаповская после окончания краснодарского политехнического института работала в Киеве, там познакомилась и вышла замуж за сотрудника польского консульства, приняла польское подданство и живет ныне в городе Отвоцке под Варшавой. Bсe семейные реликвии Очаповских, в том числе Дневники, архив и библиотека увезены за рубеж, несмотря на хлопоты общественности и сотрудников государственного архива…
Доктор Очаповский о Карачае. Книга С.В. Очаповский. "Ты опять поедешь в Карачай" Дневники и Воспоминания., Кубанское телевидение снимает документальный фильм о талантливом докторе, подвижнике, ученом, гуманисте, краеведе, почетном гражданине Учкулана документальный фильм и в основном по книге "Ты опять поедешь в Карачай". Пять дней съёмки у нас в республике
Предисловие к вышеупомянутым Дневникам, изданным фондом Эльбрусоид, будет кстати, чтобы предвосхитить просмотр документального фильма, над которым работает Краснодарское телевидение.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Дневники Очаповского – это светлое и проникновенное повествование о Карачае, о его людях и неповторимой природе Кавказа, о великой любви Станислава Владимировича к горам. Он в 1921 году писал:
«…Велик Кавказ. Многочисленны его долины и ущелья, бесконечны его горные цепи и нет числа уединенным убежищам среди первобытной природы. И повсюду встречаются славные люди с чуткой душой вроде Алия Темирова, Яши Коркмазова, Ильяса Магометовича. Повсюду видна частица души человеческой. Ищи её и всегда найдешь…»
Журналист и историк, автор книги «Почетный гражданин Кавказа»[1] Амин Караджашевич Темрезов о Дневниках знаменитого доктора-офтальмолога через полвека скажет:
«…Глазной врач Станислав Владимирович Очаповский, русский дворянин, старый интеллигент, первые две трети своей жизни проживший при царизме, а последнюю треть – при большевизме, первый русский ученый, удостоенный советского ордена Трудового Красного Знамени в 1926 году, которого смерть, как ударом меча, поразила во время глазной операции за какие-то две недели до дня Победы 9 мая 1945 года, оставил в наследство жене (девичья фамилия Надежда Васильевна Поцапай), дочери Татьяне и сыну Владимиру без малого четыре десятка общих тетрадей, исписанных плотным бисерным почерком…
…Самым первым ярким сознательным впечатлением детства, как отмечал в своем Дневнике Очаповский, запомнился ему великий переполох в их семье и в Слуцком обществе, когда ему исполнилось три года. Потом, повзрослев, из семейных разговоров он понял, что это было в начале марта 1881 года, когда телеграф принес известие об убийстве бомбометальщиками царя Александра II. Первая запись в своем дневнике 14-летним гимназистом Очаповским сделана в апреле 1892 года, последняя – 9 апреля 1945 года. Две эти вехи я сопоставляю с той целью, чтобы читатель имел представление о том, что это была за личность, и что содержали в себе его Дневники, которые добросовестно велись свыше 50 лет.
Таким эпизодам, ярким записям о знаменательных датах, событиях, фактах и встречах, кратким, но точным характеристикам отдельных людей и общественных явлений, интересным наблюдениям всякого рода в Дневниках Очаповского, как говорится, нет числа. Надо ещё принять во внимание, что он на рубеже двух веков окончил два самых именитых русских учебных заведения, прошел сквозь горнила двух очагов науки и культуры. Императорскую военно-медицинскую академию окончил в 1901 году с золотой медалью (единственный из 132 выпускников) и со званием «лекарь с отличием». Одновременно в качестве вольнослушателя с 1896 по 1901 год слушал курс словесных наук философского факультета Петербургского университета. В 1903 году он защитил со званием «гонорис кауза»[2] диссертации доктора медицины и доктора российской словесности…»
Из этих четырех десятков общих тетрадей супруга доктора Надежда Васильевна Амину Караджашевичу отдала четыре тетради. Это было в 70-е годы прошлого века, когда Темрезов начал работать над книгой об Очаповском. Но Дневники в эту книгу не вошли.
Они охватывают период с 1921 по 1926 годы, когда Очаповский ездил со своим глазным отрядом в горный Карачай. В них доктор повествует о проделанной работе его глазного отряда в карачаевских селениях, рассказывает о людях и природе Карачая, делится своими впечатлениями о поездках. И как заметил Амин Караджашевич Темрезов: «Он умел придать обыкновенным словам редкую проникновенность. Стиль его письма – образец простоты, правдивости, ясности и точное воспроизведение увиденного…
Унаследованные от кого-то из родителей светлая мечтательность, любовь к природе и понимание её во всех проявлениях, утончённое чувство слова и литературного образа, делают Дневники Станислава Владимировича поистине редчайшим памятником российской словесности, созданным одним из её поклонников и знатоков, наблюдавшим час её заката. Доктор разносторонней эрудиции в совершенстве знал латынь, древнегреческий, немецкий, французский и английский. Кроме ста с лишним научных работ по специальности (глазные болезни) опубликовал в газетах и журналах яркие оригинальные исследования о творчестве Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Никитина, Кольцова и Надсона. Из произведений Шекспира и Гёте, Байрона и Шиллера, Гейне и Беранже, Киплинга и Теннисона он читал наизусть в кругу друзей громадными кусками.
Родился Станислав Владимирович Очаповский 9 февраля (старого стиля) 1878 года в имени Иодчицы Слуцкого уезда Минской губернии. Отец его, участник Севастопольской осады, занимал должность секретаря Слуцкого съезда мировых судей…»
Дневники и Воспоминания Станислава Владимировича Очаповского, представленные в этой книге – это песнь дивной природе Карачая, мужественным и гостеприимным людям гор, к которым он навсегда привязался сердцем и душой. В нём столько теплоты, уважения, сострадания и сочувствия к карачаевскому народу, что вызывает искреннее удивление и бесконечную благодарность. Он, понимая, что горы не радуют горца ни плодородными пашнями, ни легкодоступными пастбищами, ни удобными дорогами, ни предсказуемой погодой… восхищается тем, что карачаевец так трепетно любит свою землю за её красоту. Это любовь на уровне духовности, ибо жизнь в горах сопряжена с бесчисленными трудностями. Каждую пядь земли они отдают трудно и за большую «цену». Потому так терпелив горец, потому он так трудолюбив и вынослив.
Читая Дневники и Воспоминания, нельзя не удивиться настойчивости, с которой доктор преодолевал все трудности, вставшие на его пути к горам. Непонимание коллег, недоумение вышестоящих чиновников, экстремальные природные условия, бездорожье – все это не смогло заставить отказаться от желания придти к тем, кто нуждался в его помощи. Великий труженик, гуманист и доктор от Бога, Станислав Владимирович принес в горы не только свои знания, но и большую любовь щедрого сердца.
Отмечая его небывалый альтруизм, его желание помочь самым слабым и при этом абсолютно не думать о своем благополучии и вознаграждении, хочу привести отрывок из дневниковых записей, сделанных им в 1924 году. Когда одна из членов отряда, Гюльназарян, которая вместе со Станиславом Владимировичем неоднократно приезжала в Карачай, решила поработать в Кисловодске, доктор на это среагировал таким образом:
«Оказалось, что она от моего имени организовала себе двухмесячный глазной отряд в Кисловодске. В качестве якобы продолжения нашей работы в Карачае, ибо в Кисловодске находится центр Мало-Карачаевского округа.
Работа в Кисловодске, в шумном и блестящем курорте, в разгаре курортного сезона, мне казалась профанацией идеи глазных отрядов, которые должны идти в самую глушь, в трущобы, «где трудно дышится, где горе слышится, где голод и жажда по глазной помощи» (подчеркнуто автором – прим. Ф. Байрамуковой).
О том, как глазной отряд работал там, где был «голод и жажда по глазной помощи» Станислав Владимирович рассказывал:
«…Мы останавливались, начинали работать в потоке нахлынувших на нас больных, порой забывая об отдыхе, об обеде в жаркой страде трудового дня. Но всегда Кавказ вёл с нами немолчный разговор языком горских народов, шумом и плеском своих горных рек, и очаровывал наши взоры картинами своих долин и ущелий, хребтов и вершин. А когда уменьшался приток больных, и в работе наступало затишье, мы сводили с горами более близкое знакомство, – с Кавказом и его обитателями».
Как правильно заметил чеченский писатель Зайнди Шахбиев, в горы надо ехать «за вдохновением». Горы действительно вдохновляли и звали Очаповского. Как и карачаевцы, горы чувствовали в нём надёжного друга, доброго кудесника. Он не просто любовался горными пейзажами, он записывал названия ущелий, вершин, хребтов, речушек; как ученый-путешественник, фиксировал увиденное, радовался всему, что составляло величественную красоту горного Карачая.
Он, очень тонко чувствующий красоту природы, так же, как и движение души человека, с особым состраданием относился к тем, которые, живя среди сказочной красоты, не могли её видеть, радоваться ей, говорить с ней. Поэтому, наверное, он несколько лет подряд сам приезжал в горные селения Карачая, где его ждали и боготворили.
«Жизнь Станислава Владимировича так кристально чиста, так плодотворна и поучительна, что не требует никаких искусственных приёмов для её возвеличивания», – писал А. К. Темрезову в 1967 году Н. Позанский, который хорошо знал знаменитого офтальмолога с 1893 по 1945 годы.
Особо следует сказать об авторе книги «Почетный гражданин Кавказа». Журналист и историк Амин Караджашевич Темрезов в 60-е – 70-е годы по крупицам собирал всё, что касается великого доктора: вёл обширную переписку со всеми, кто мог рассказать об Очаповском; всё, что выходило о нём в периодической печати (особенно в 20-е – 30-е годы прошлого столетия); и, конечно, Дневники. Но многое из того, что было собрано Темрезовым, в силу разных причин в его книгу не вошло. (Учитывая, что книга «Почетный гражданин Кавказа» была издана 25 лет назад и небольшим тиражом, мы сочли необходимым её переиздание вместе с Дневниками. Это даст возможность читателю поближе познакомиться с жизнью великого гуманиста, врача и педагога Станислава Очаповского.)
В письме Амину Темрезову от 20 января 1968 года известный офтальмолог, доктор медицины, профессор Н. Павлов вспоминает о первой случайной встрече со Станиславом Владимировичем, которая полностью изменила его жизнь: «…Очаповский выступал с докладом о поездке глазного отряда в Карачай… Я был упоен голосом докладчика, его оживленной живой речью, красотой и музыкой слов. И я понял, что мне нужно быть в этих отрядах, это то, что мне так необходимо.
И я стал пропадать в клинике глазных болезней. Всё свободное время я был рядом со Станиславом Владимировичем. Я полюбил его всей силой молодого сердца. А полюбив его, я полюбил и его любимое дело.
Офтальмология для меня стала неразрывной с личностью Станислава Владимировича, с его жизнью. Я стал его «духовным» сыном…»
Я думаю, духовным «сыном» Станислава Владимировича хотели стать многие. В том числе и Амин Караджашевич, который с трепетом относился ко всему, что было связано с его именем.
У журналиста и историка Темрезова было два серьёзных увлечения: первое – жизнь и судьба С.В. Очаповского, второе – история Карачая.
Сын карачаевца Караджаша Дадаевича и кубанской казачки Устиньи Дмитриевны Евсюковой, Темрезов Амин такой беспредельной любовью к карачаевскому народу, его истории проникся, изучая Дневники великого доктора о Карачае. Он своего репрессированного отца плохо помнил, рос и воспитывался в Краснодаре, куда в 1938 году вернулась семья горца Караджаша Темрезова, в прошлом всадника 3-й сотни конного полка Кавказской туземной конной дивизии (1914 -1918).
Амин Караджашевич, отдавший много сил и времени собиранию материалов о Карачае, своей большой любовью был одинаково обязан, как мне думается, доктору Очаповскому и своей русской матери Устинье Дмитриевне, которая всегда тепло отзывалась о карачаевцах. Может, её удивляло и восхищало в карачаевцах то, о чём писал А.Зорин в своей книге[3]: «…Странным образом уживаясь с первобытной дикостью, она (т.е. культура – прим. Ф. Байрамуковой) сквозит решительно во всём: и в той удивительной внутренней деликатности и гордости, которая так поражает в горцах постороннего человека, и в уважении к врагу, к старшему, и к чужой вере и убеждению, и в обычае давать кров и пищу путнику, и в отношении к слабому, которого никто не посмеет обидеть, и в высоком представлении о своей чести, и в том, что здесь совершенно нет почти воровства, пьянства и ругани, оскорбляющих достоинство человека…»
О глазных отрядах Очаповского, которые успешно работали во всех республиках и областях Северного Кавказа, в периодической печати тех лет писали немало. Ещё в 1921 году, когда доктор со своим глазным отрядом приехал в Большой Карачай в первый раз, был случай, о котором писали все газеты. «Горская жизнь» за 8 сентября в заметке «Редкий случай исцеления» писал об этом так:
«В ауле Къарт-Джурт живёт семья Джазаева, у которого все дети – трое детей: 10, 7 и 2 лет родились и всё время оставались слепыми (семейная катаракта). Отец-бедняк обратился к профессору С.В. Очаповскому, который со своим глазным отрядом работал в Карачае. Находя этот случай крайне редким, профессор всё же согласился произвести операцию над всеми тремя мальчиками. Операция была произведена, родители с волнением ожидали её результатов. И что же? В результате операции и дальнейшего ухода, к удивлению всех соседей и окружающих, к бесконечной радости родных и близких, все трое стали зрячими и сейчас хорошо видят…
Бешбармак»
В газете «Советский юг» некий «Х», подводя итоги работы глазного отряда в Карачае, с восторгом писал:
«Нет в Карачае другого имени, пользующегося столь заслуженным уважением и любовью, как имя С. В. Очаповского, профессора-окулиста, который четвёртый год приезжает в нашу область со своим глазным отрядом.
В наше время уже не в моде выражения вроде «святой доктор» и т.д. (так, между прочим, когда-то называли известного врача-подвижника, жившего в мрачную эпоху крепостничества, Ф.П. Гааза). Но если бы нужно было назвать этим именем кого-нибудь из работавших в Карачае, то карачаевцы назвали бы имя С.В. Очаповского. По крайней мере, судя по восторженным отзывам пациентов Станислава Владимировича, мы думаем так.
И в самом деле. В наших условиях трудно себе представить более благородного подвига, чем тот, который совершил проф. С.В. Очаповский со своим отрядом. За это время было до 25 тысяч посещений. Три с половиной тысячи принято больных, 750 глазных операций. Многие сотни слепых, не имеющих понятия о свете, получили полное исцеление, тысячи и тысячи больных и страдающих глазами получили облегчение и помощь. Всегда внимательное отношение, исключительная предупредительность, полная готовность помогать. Что мы можем ещё требовать от смертных?..
Учитывая исключительные заслуги профессора Станислава Владимировича Очаповского, общее собрание граждан аула Учкулан избрало его своим согражданином. «Граждане Учкуланского округа, – говорится в постановлении, – оставаясь глубоко признательными за поразительные успехи в работе профессора, в деле буквального исцеления народа, …просят С.В. Очаповского признать за собою имя «Гражданина аула Учкулан» и почётного члена Учкуланского аульного совета.
«Глазной отряд С. В. Очаповского в Карачае». 1926 год.
На что доктор с благодарностью ответил открытым письмом, которое было опубликовано в газете «Горская жизнь» за 17 сентября 1926 года:
«Граждане Учкулана. Вы избрали меня в число своих членов и предложили мне звание члена аульного совета. Этим вы хотели меня почтить за ту работу, которую я сделал вместе со своими сотрудницами и сотрудниками, посещая ваши горы в качестве глазного врача.
Но своим избранием вы, быть может, невольно сделали гораздо больше для меня, чем выражение почитания и благодарности. И я испытываю к вам, жителям всего Карачая, чувство гораздо более глубокое, чем простая благодарность.
В 1921 году, ровно пять лет тому назад, я приехал к вам вместе со своими друзьями-женщинами, которых вы и сейчас видите работающими около меня. Мы приехали с берегов Кубани, от её низовьев к её верховьям, в Карачай, не только для того, чтобы поработать у вас и оказать вам помощь, полечить всех страдающих глазами, возвратить зрение слепым и вообще сделать по отношению к вашим глазным больным всё, что в состоянии сделать наша наука. Нет – сознаюсь теперь чистосердечно, – это было главная, но не единственная цель, которая влекла глазную клинику Кубанского Медицинского института во главе со мной, к вам, в горы Карачая. У нас была ещё другая цель: нам хотелось, работая отдохнуть среди гостеприимного и ласкового народа в обстановке горной природы, всегда поднимающей человека к возвышенным и благородным чувствам и мыслям.
И мы не ошиблись. Работая среди вас, леча ваших больных, оказывая посильную помощь, мы сами укреплялись духом, наблюдая вашу трудовую жизнь среди суровых гор и наслаждаясь общением с представителями карачаевского народа. Я не называю имен ваших милых сограждан, которых мы привыкли считать своими близкими друзьями: они, слава Богу, живы и среди вас работают на благо своего народа. Но с особым уважением я хочу произнести дорогое нам имя Ильяса Магометовича Байрамукова, память его мы свято чтим. Он показал нам душу Карачая, раскрыл нам прекрасные душевные качества вашего народа.
С тех пор почти ежегодно я посещаю Карачай. Каждую весну мне говорят в Краснодаре домашние: «Ты опять поедешь, наверно, в Карачай». Да, они говорят правильно: для нас Карачай стал своим, родным. И, куда бы мы не уезжали, всегда часть нашей души оставалась здесь, у вас, среди этих гор, среди ваших и наших больных.
Вдали от Карачая мы любим вспоминать осенью и зимой о том, как мы жили и работали среди вас. А весною… Весною нас опять тянет к вам.
Есть много других мест на Северном Кавказе, массы глазных больных зовут нас к себе, где нужда в глазной помощи гораздо больше, чем у вас в Карачае. И мы изменяли своему Карачаю: так в прошлом году у нас была жаркая работа в Майкопском округе. А сейчас я с половиной своего отряда покидаю вас и стремлюсь в Чеченскую Автономную область, где нас уже ждут. Таков наш долг, долг врачей. Он велит нам идти туда, где нужда в нашей помощи больше, пренебрегая мыслями об отдыхе.
И я, получив от Магомета Кочкарова любезные приглашения приехать и поработать в Карачае, не раз испытал чувство неловкости и совестливости. Мне казалось, в Карачае мало нуждаются в нашей помощи, что мы только злоупотребляем гостеприимством милых и радушных хозяев, что сами мы гораздо более получаем, чем даем.
Правда, оглядываясь назад, на свою 4-летнюю работу в горах Карачая, я вижу огромную массу в 3,5 тысяч принятых нами больных, сделавших до 25 тысяч посещений; до 750 глазных операций произведено нами в этих отрядах. И всё же, вся эта работа кажется нам не большим вознаграждением в сравнении с теми нематериальными, духовными, которые мы получили от вас.
Вы видите, что нас не тянет в Теберду, в курорт. Нам милее ваш Большой Карачай, где всё на каждом шагу говорит о многовековой культуре славного горского племени, об упорном труде и неистощимой энергии, обещающих дальнейшее развитие и блестящее будущее Карачая…
Я слишком много потратил слов и затруднил ваше внимание. Но вы теперь поймёте, что значит для меня, для нас всех ваше избрание меня членом вашего горского общества.
Покидая вас и ваши горы и отправляясь в Чечню, я в душе прощался с вами навсегда. Я чувствовал, что мне, как врачу по глазным болезням, нечего больше делать у вас. Я чувствовал, что становлюсь для вас не нужен. Ведь у вас теперь так крепко организована медицинская помощь, есть свои больницы, специалисты, в том числе и свой врач-окулист. Я и мои помощницы – мы говорили и себе, и друг другу: «Мы уже больше не приедем в Карачай; нам нельзя больше злоупотреблять гостеприимством хороших людей». Правда, помимо деловой связи у нас, внутри нас, на всю жизнь осталась глубокая внутренняя связь с вами и вашим краем. Её мы унесём с собой навсегда. Но кто в Карачае поймет это чувство, заметит среди чужих по языку племени людей? Так думали мы. Но и на этот раз Карачай превзошел наши ожидания и проявил трогательную отзывчивость и чуткость, нас всех поразившую до глубины души. Вашим избранием вы так хорошо ответили на те немые и молчаливые чувства, которые таились в нас и казались нам вам неведомыми. Вы как будто говорите мне и моим дорогим помощницам на прощание: «Вы сделали своё дело и теперь уезжаете от нас. Но не думайте, что у вас порваны все связи с Карачаем, с нашими горцами. Нет, вашей работой, вашим отношением к Карачаю вы связали себя с Карачаем более крепкой, внутренней связью, – вы для нас стали членом нашей горской семьи и пусть Карачай навсегда станет родным приютом».
Так понял я и мои помощницы акт моего избрания. И недаром первую весть о нем я получил по дороге к Эльбрусу, к Минги-тау, осеняющему Карачай своим белоснежным покровом.
Перед отъездом из Карачая, перед разлукой, быть может, на долгое время, мне так хотелось внутренне поклониться ему. У подножья Эльбруса я ощутил все величие чуткой души Карачаевского народа. И призванный вами в члены вашей семьи, я низко кланяюсь вам от себя и от лица всех членов нашего отряда; шлю вам всем сердечный привет с радостной надеждой вновь пожить среди вас в родной семье.
В книге вниманию читателей представлены фотографии тех лет. Некоторыми из них Станислав Владимирович «иллюстрировал» свои Дневники, другие были собраны Амином Караджашевичем.
Считаю необходимым вкратце рассказать о том, как, каким образом Дневники Очаповского попали ко мне.
В 80-е годы, будучи корреспондентом республиканской газеты «Карачай», я собирала полевой материал о депортации карачаевцев, который впоследствии составил «Книгу скорби». С предчувствием, что откроется ещё одна грань народной беды, я приехала в Краснодар.
Амин Караджашевич представился мне как Михаил Александрович и пригласил в гости. В его богатейшей библиотеке, к моему большому удивлению, было немало книг и о Карачае. Казалось, что он знает всё о прошлом и настоящем Карачая…
День, проведенный в обществе этого милого и мудрого человека, с феноменальной памятью и обширными знаниями, прошел как одно мгновение. И только к вечеру, взяв с меня слово, что я не буду о нем писать в своей будущей книге, что еще не пришло время, поведал и о себе, и о судьбе отца, и всей семьи Темрезовых. Посоветовал встретиться с младшей сестрой Мариям, которая тоже живет в Краснодаре.
В тот знаменательный и незабываемый для меня день он вместе с многочисленными архивными материалами, редкими книгами подарил и свою книгу «Почетный гражданин Кавказа». Имя Очаповского я впервые услышала от него. Он тогда упомянул и о Дневниках, добавив, что большая часть архива и библиотеки хранится на даче. На тот момент у него не было возможности показать их мне.
В тот вечер, провожая, он по-отечески пожал руку и сказал, что очень рад нашей встрече, что ему теперь есть кому доверить то, что он с таким трепетом собирал много лет. После была у нас еще одна встреча, а по телефону общались часто …
Когда не стало Амина Караджашевича, его супруга Васюк Галина Пантелеевна попросила меня приехать и забрать из его огромной библиотеки и богатого архива всё, что касается Карачая и карачаевцев, за что я ей очень благодарна…
Завершая повествование о Дневниках Очаповского, не могу отказать себе в удовольствии процитировать несколько выдержек из его статьи «Старое жилище и верховья Зеленчука», полной поэзии и любви, которая была опубликована в «Известиях общества любителей изучения Кавказского края»[4]:
«Ровно неделю тому назад я докладывал в Кубанском Физико-Медицинском Обществе о результатах своей трехлетней работы в Карачае, в долинах и ущельях верхней Кубани и её первых притоков. В этом докладе я выступал в качестве врача-офтальмолога, и мои наблюдения и выводы из них носили неизбежно офтальмологический характер. Теперь я в иной роли, в роли любителя и наблюдателя природы, в частности природы горного района, заключенного между Эльбрусским поднятием на востоке и верховьями Большой Лабы на западе. Этот район, издавна занятый трудолюбивым и мирным горским народом, карачаевцами, их многолюдными и цветущими аулами и их кочевками (кошами), и представляет собою Карачай. Гоняясь за глазными болезнями среди населения этой обширной горной страны, я со своими спутницами – врачами и студентками – пережил все очарование непосредственного общения с величественной горной природой Кавказа и её гостеприимными обитателями…
…Наш Кавказ в пределах Карачая лучше по милости Эльбруса. Сам, уносясь в недостижимую высь, седовласый Шат приподнял земную кору вокруг себя на огромную высоту и создал эти очаровательные горные степи Карачая у северного подножия своего. Посетители Кисловодского курорта хорошо знают, какая чудесная панорама развертывается с обрывов Бермамыта; и кому посчастливилось наблюдать здесь картину восхода солнца и Эльбруса, приветствовавшего зарю нового дня, тот не забудет этой картины во всю свою жизнь. Но весьма немногие знают, что такие же панорамы, и еще более величественные, раскрываются к востоку, к западу, особенно к югу от Бермамыта, где могучими волнами прокатилось от подошвы Эльбруса и застыло, окаменев, его поднятие, несущее на себе степной покров с ковром альпийской флоры. И пастух-карачаевец, облокотившись на палку, молчаливо созерцает это величие природы. Фигура всадника мелькнула на зеленом бугре; он зорко всматривается в даль, и через минуту как вихрь улетел навстречу зовущему его простору. Глубока душа народа, питающегося такими впечатлениями в повседневном быте своей трудовой жизни…»
Читая Дневники и Воспоминания великого доктора, еще раз убеждаешься в правоте слов профессора С.С. Головина, который назвал Станислава Владимировича «Баяном русской офтальмологии».
Эта любовь согревает душу и сегодня. И остается пожалеть о том, что прошло более 80 лет, прежде чем появилась возможность опубликовать их. Вместе с этим, хочу выразить большую благодарность Амину Караджашевичу Темрезову, который собрал и сохранил их для нас с вами.
Эта книга дань уважения памяти великого гуманиста Станислава Владимировича Очаповского.
Фатима БАЙРАМУКОВА,
писатель.
Москва, 2006.
[1] «Почетный гражданин Кавказа» (Страницы жизни профессора С.В.Очаповского), Краснодарское книжное издательство, 1978 год.
[2] Гонорис кауза (honoris causa) лат. – почетный, например, дарование университетом ученой степени за научные заслуги.
[3] А.Зорин «В стране гор». Изд-во Земля и Фабрика. М., 1929.
[4] Известия общества любителей изучения Кавказского края. Выпуск VIII, 1923 год.
"ХВАСТАТЬ, МИЛАЯ, НЕ СТАНУ", Эти популярные в свое время песни я когда-то перевела на родной язык, может быть с большим юмором, чем в оригиналах. Надеюсь, найдется джигит, который захочет исполнить их. на карачаево-балкарском языке.
"ХВАСТАТЬ, МИЛАЯ, НЕ СТАНУ", Эти популярные в свое время песни я когда-то перевела на родной язык, может быть с большим юмором, чем в оригиналах. Надеюсь, найдется джигит, который захочет исполнить их. на карачаево-балкарском языке.
"ХВАСТАТЬ, МИЛАЯ, НЕ СТАНУ", Эти популярные в свое время песни я когда-то перевела на родной язык, может быть с большим юмором, чем в оригиналах. Надеюсь, найдется джигит, который захочет исполнить их. на карачаево-балкарском языке.
Юч мёлек юч тюрлю тепсеб булджутса!
Хар бийчем хар кюнде ачха тутдурса!..
О, неле айтама?! Тыбырым къурур –
Юч къатын башымы юч джары бурур.
Бир излейме ючню алыргъа,
Бир къоркъама башсыз къалыргъа.
Ючден аз – азды, деб, алайды кёлюм.
Ючден аз алыргъа къыймайды кёзюм.
«Юч къатын юч башлы эмеген болур!» –
Деб кетди тюшюмде бир ариу обур.
Бир излейме ючню алыргъа,
Бир къоркъама башсыз къалыргъа.
Сайлагъан тюлдю тынч юч бла джангыздан –
Атламынг терс болду – тюнгюл джанынгдан.
Оллахи, ант этдир, турсам да кюсей,
Мен болсамед Солтан, къалырем кютей!
Бир излейме ючню алыргъа,
Бир къоркъама башсыз къалыргъа.
Узденов Хамзат. Чамла, чамла, чамла., Литературада экибиз бир иннетлибиз, ол огъай эсенг, эгизлебиз: сен «Аланны», мен да къайдагъы аманны джазаргъа бек сюебиз, дегенди Хамзат Хубииланы Магометге.
Ёзден улу ана тилибизни байлыгъын тас этмез джанындан кёб къыйын салгъан адамларыбызны бири эди, Аллах джандетли этсин. Къарачай газетни редакциясына табханын, джыйгъанын ашыргъанлай туруучан эди. аны къайгъырыуу бла кёб эски, унутула баргъан сёз, нарт сёзле, таурухла, джомакъла сакъланнган болурла, эшта.
Узденов Хамзат. Чамла, чамла, чамла., Литературада экибиз бир иннетлибиз, ол огъай эсенг, эгизлебиз: сен «Аланны», мен да къайдагъы аманны джазаргъа бек сюебиз, дегенди Хамзат Хубииланы Магометге.
КЪАЙСЫ ИГИДИ?
Къатынланы кёб къойгъан, ахырында юйю тозураб тургъан Долдайгъа:
- Шо, джашырмай, бир айт: къайсы юй бийченг такъыл эди? - деб сордула.
- Къызлай алгъан биринчи къатынынг - джан нёгерингди (тута билсенг); экинчи - амалсыз мал нёгерингди; ючюнчю уа - къаудан къошда танышынг! Тёртюнчюмю? Ол аууз чайкъамды! Андан аргъысын а сорма да къой! - деди «кёбню» кёрген кишичик.
«ГИТЧЕ» СЫЛТАУЧУКЪ
Къатынын ёпкелетген Къаракиши:
- Тиширыугъа менден иги, кюндюз чыракъ алыб излесенг да, табылмаз, алай а джангыз бир гитче сылтаучугъум барды, ол да: юйде аш айыргъаным бла айлыкъ джалымы джарымын тенгле бла тартханым,- деб кесин ариулады.
НЕК КЪОЮЛДУ?
- Ол ариу тиширыучукъну нек къойдунг? Аллай бир амалтын эки халал тенг бири бирин харам этиб къоядыла, - деди Эслихан Долдайгъа.
- Ариу болтъанлыкъгъа, халиси къолайлы тюл эди. Сабий къылыкъ эте эди.
- Тоба, тиширыула бары да аман болуб къоюлмайдыла, кёбюсюне ол къоюучу эркишини болумуиа не эсе да бир джетишмеген заты болуб, ол аны излей кетеди тышына!
- Бурну бузгъа бир талай тирелмей, аны ангыларгъа да сюймейди.
ДЖУУАБЫН АЛДЫ
Къыркъ джыл болгъан бир тул киши бир джаш къызгъа:
- Меннге кел да къал! - деб къадалды.
- Сени чакълы бир джашайым да, артдан бир сагъыш этерме! - деди ол да.
КЪЫЙЫН КЪАЙЫН AHA
Къайын ана:
- Мени не айтханымы да этиб турмаса, келиними къойдурлукъма! – деб ёхтемленди.
- Келининг тюз болса уа?
- Мени джаным сау болуб, аны алай болургъа не мадары барды?- деб бегитди залим къатын.
СИЗНИ ЫЙЛЫКЪДЫРМАЙЫМ
Чокайны уллу эгечи андан Зариятха келечилик айта келиб, кюлюмсюрей къошду:
- Биз – баш тутхан юйюрбюз, ким да табу этиб да келликди.
- Хо, сиз кимден да «онглусуз», - барыб сизни ыйлыкъдырмайым, - деди Зарият да.
САБИИ СЁЗ
- Къызчыкъ, къошдан келиб, ёгюзлени алай ары отларгьа ийген эдим, кетмей турамыдыла экен, бир къарачы!
- Атам, - деди беш джыл болгъан къызчькъ, - ёгюзле, чёгелеб, чайыр чайнай турадыла!
ДАРИЙХОТАНЫ БЕРНЕСИ
Дарийхотаны къызыны бернесинде «простой» къумачдан джукъ джокъ эди, бары да: бостон, парча, помбархат... Берне чачыучу къатын, къызны къайынларына харекет чачыб бошагъандан сора, эрнин да чюйюрюб, кюбюрню тюбюнден эти метр къумачны чыгъарыб:
- Бу да пол джуугъан буштугъуду, - деб юй тюбюне быргъады.
ХАСАНБИЙНИ ИЙНЕГИ
Хасанбий энчи ийнегии къадалыб махтайды:
- Базардан алгъан ийнегими иги бла аман болгъанын сен бил: бир кюннге эки челек сют береди. Эм аламатлыгъы уа неди десенг, джай кече совхоз нартюхге къыстаб къойсам, тангнга дери ашхы тоюб, эртденнгиде киши кёргюнчю арбазымда джатыб турур!
ДЖАШ КЕЛИНЧИК
Къарт Шамай отун джаралмай, чымырталаны ууатыргъа кюрешеди, къарт Шабадихан да суугъа барса, ах-ох эте, юйге нючден къайтады.
Шамайны беш джашы болгъанды, алай а аладан бюгюн кичилери Солтан сауду, кесине да къатын алгъанлы, тёрт ай болады.
Къартла джумушларын баджаралмасала:
- Бир кесек тёзейик, келин алсакъ, бир солурбуз, - дей туруб, келин алдыла, адетин да этиб, башына бош этедиле. Алай болгъанлыкъгъа, джумуш къошулгьан болмаса, солуу алырча кюн чыкъмайды: джаш келинчик отоуда эригиб, не бла кечинирге билмей, гитче къыптычыкъ бла тырнакъларын къыра, чилле хар джабыуну тюбю бла, отоу терезеден къарайды...
Бир заманда ол арбазда даулашхан тауушланы эшитиб, башындан энишге къарайды. Къайын атасы бла къайын анасы суу агъачны бир-бири къолларындан тарта:
- О хариб, о джазыкъ, ёлюр гёбелеккеча, хар неге кесинги уруб айланма да, солууунгу да бир алсанг а! Бу джол мен алыб келейим суу, - деди Шамай, келинине эшитдире.
- Огъай, алай деген неди, ёллюк эсем да, кесим барайым, - деди Шабадийхан да.
Келинлери Кулизар, эрнин чюйюре:
- Ий, къартлыгъыгъызда суу агъач ючюн бир-биринг бла тюйюшмегиз да, биринг бир кюн, биринг да экинчи кюн барсагъыз а, - деб кёл этди къартлагъа.
ЭКИ ТЮРЛЮ ХАЛДА
Аракъы ичмесе, Сеит-Умар адам джанындан юлюш этерча, бир халал тенг эди, андан уртлагъандан сора уа, не джууукъ, не тенг деб къарамай, тюйюш, дауур ача эди. Биринчи сёзю:
- Джюрчю хаталы-къулакъгъа, анда экибиз бир алышайыкъ, - дер эди.
ДЖОЛ КЁРГЮЗДЮ
Бир эсиргеннге джол соргъанларында, ол сёлешелмей, не кючюн да джыйыб, къолун буфет таба силкди.
БЕК АШЫКЪСАНГ
- Узакъ джолгъа ашыкъсанг, меннге тюбе, бек къысха этерме джолунгу! – дегенди аракъы ичкичиге.
«АЛДАЙСА!»
Эсирген Добакай кюзгюге къараб:
Алдайса, шохум, мен аллай зукку къыркъ джылдан да болалгъа эдим! - деди.
БУФЕТ АЛЛЫНДА
Азрет ичкичи эди. Ол хар тюбеген адамына:
- Бир тартдырсанг а! - деб бездириучен эди. Бир кюн буфетни аллында аракъы ичмеучю Абдуллагьа тюбеб:
- Не къан джауарыкъ эсе да, бир тартдыр! - деб къадалды.
- Джассыдан сора бизни таба келсенг, чурукъларымы тартдырырма, - деди Абдулла да.
КЪУДЖУР ТАУУШ
Ауузланыучу юйден:
- Умоо-ох! - деб, бир къуджур къычырыкъ келди.
- Алан, неди ол таууш?
- Сют ферманы тамадасы «кёк суучукъдан» асламыракъ уртлагъанды да, ийнекле ач къалсала да, мен токъма, дегенлиги болур
ТАНЫЯЛМАЙ
Тартаракъ да болуб, Махмут къойгъан къатынын таныялмай:
- Эгечим, алай бир тохта! Меннге, тамам сенича, бир ушагъыулу тиширыу керек эди, - деб тебрегенлей, ол да къууаныб:
- Аракъы джарагъан да бир иш кёрдюм, - деди.
Алай а къууанч кёбге бармады, Махмут аны таныр-танымаз, биягъы «бёрю тонун»чюйресине кийди.
БАШ ИШЛЕСЕ
- Ишлемегенлей, къайдан табаса бу къадар ачханы?
- Саны ишлемегенликге, башы ишлейди джашны! - деди Гылчы.
ДЖАШ БОЛУРГЪА СЮЙСЕНГ
- Иги сагъан, джангыдан джаш болурча, бир мадар табар эди! - деди бир тиширыу къарт аммала джыйылгъан джерде.
- Аны лагъымын мен билеме! – деди Махмутну анасы Кябахан, - бизни джашчыкъ джай колхоз ууаныкланы Бийчесыннга алыб кетсе, къачха тогъуз-он малы бузоучукъла болуб къайтыучандыла. Энди биз да ары барайыкъ да джангыдан джаш болуб келейик.
УЗУН КЪОЛ
Медицина комиссиягъа кирген биреуге:
- Бир къолунг бирсинден узунуражъ кёрюнеди, - деб доктор сейиреинди.
- Ол а, шохум, - деди джаш бир да тартынмай, - биреуню затына узалыучу къолумду.
БАЙЛЫКЪЛАРЫН КЁРГЮЗЕ
Кёб гыл тюшюрген бир алтаякъ юйдегиге келин келгенинде, джеген орнуна тёрт метр дарийни джайыб, келинни хар атлагъаны сайын, къайыны да джегеннге бирер тюмен салыб барды.
Къысхасы, кукаландыла, къырылдыла... Эки ай да арадан кетгинчи, «болумсузду, кёзю джанмайды» деб, чиркитиб, омакъ юйден джомакъльккъ этиб къыстадыла.
ФАХМУ АЛЛЫНА УРСА
- Мени башымда бир уллу роман джа-
тады, аны бери алыргъа бир болушугъуз! -
_деб тилегенди биреу редакциядан.
ФАХМУ НЕГЕ КЕРЕКДИ
- Алан, джазгъанынгы нек къойдунг? - деб соргъанды тенги бир джаш джазыучугъа.
- Ачханг кёб болса, фахму неге керекди? - дегенди ол да.
***
Сёз бек бюгюлчек затды: къалай эшсенг, аллай «чалман» болады.
***
Сёзню базманнга салгъанлыкъгъа, тюк чакълы бир ауурлугъу джокъду, алай а бир-бирде бек ауур сёзлю адамла да тюбейдиле...
Алан из Карачая. Юмористические рассказы Магомеда Ахьяевича Хубиева, Остроумный, находчивый и справедливый Алан бичует лицемерие, подхалимство, карьеризм, пьянство, стяжательство, тунеядство...
Магомет Ахьяевич свою кандидатскую диссертацию по теме: "Народные песни советского периода" (это не точное название) защитил в Баку. И там свою книгу "Рассказы Алана" одному приятелю подписал так: "Алан из Карачая приехал к вам в Баку, читайте хоть зевая, хоть лёжа на боку". Читая "Алана из Карачая", будь-то стихи, рассказы, научные статьи, тем более песни в его исполнении зевать никто не будет!!!
Алан из Карачая. Юмористические рассказы Магомеда Ахьяевича Хубиева, Остроумный, находчивый и справедливый Алан бичует лицемерие, подхалимство, карьеризм, пьянство, стяжательство, тунеядство...
Адамлыкъ бла сюймеклик фахмулулукъну баш шартлары болгъанларына аны джашауу шагъат эди.
Сабийлиги джарытмагъан (1928 джыл туугъан эди), джашлыгъы джылытмагъан (ала кёчгюнчю джыллагъа тюшген эдиле), къартлыкъгъа джетелмеген (1987 джыл ауушханды) Хубий улу нени юсюнден джазса да, сюймеклигини хапарын айта эди. «Мени джаным хапарларымдады, джюрегим - джырларым бла назмуларымда», - дейди ол айтыуларыны биринде. Аны эм уллу сюймеклиги адамлагъа эди. Ол а дженгил сезиледи. Танг аласында, Чолпан джулдузча; ингир алада, Сюйюмчю джулдузча; къарангы кече, Ай кибик; къыш суукъда, Кюн кибик, ол кесине тарта эди адамланы.
Аны толу ангылагъан, кемсиз сюйген керти тенги бла ушакъгъа тансыкъ болгъан, закий нартны ауаз бергенине тынгыларгъа хазыр, ана сют сабийни санларын айнытханча, джюрек огъурун айнытыргъа учуннган, Магометни китабларын талпыб окъурукъду. Алада хар тизгин Магометни бизге, артында къалгъанлагъа, осиятыды. Хар чыгъармасы - кеси джашагъан тынгысыз ёмюрню кюзгюсюдю. Джашауну кюнде-кечеде къойгъан ызларына бизни эсибизни бура, кесибизде болгъан игиге да, тёгерегибизде асыугъа да кёзлерибизни ачады, аны сюерге, багъалатыргъа, анга къууаныргъа алландырады. Поэт эмда джырчы, Хубий улу джашауну кесинде бар поэзияны ёртенин джукълатмай, ёрге тутаргъа, аны джылыуунда джылына билирге чакъырады.
Суратлау сёзню уста хайырландыра, ол «къысха сёз» бла джашауну узунлугъуна сыйларын тас этмеген адамлыкъ шартланы юслеринден айтады. «Ариулукъ адамлыкъ тюлдю, адамлыкъ а ариулукъду», - дей билген таулу киши аны тутаргъа, таныргъа, сыйларгъа, багъалата билирге тырмашдырады.
Керти поэтнича, джырчыныча, аны джюреги, тилекге джайылгъан къол аязлача, джашау келтириучю чыгъанакъ джеллеге да, адамла туудуруучу ачыулагъа да, сюймеклик сездириучю джылыу толкъунлагъа да, насыб учундуруучу къууанч «тамчылагъа» да ачылыб эди.
Тюзлюк бла терслик, адамлыкъ бла аманлыкъ, халаллыкъ бла харамлыкъ, джумушакълыкъ бла къатылыкъ бир хорлата, бир хорлай къуралгъан бу хуах дунияда джюрегини, иннетини тазалыгъын, кёлюню джарыкълыгъын сакълаяла, джашай билген Магомет 1974 джыл «Къарачай-малкъар совет халкъ джырла» деген китабына меннге быллай сёзле джазыб берген эди: «Багъалы Фатима! Халкъны асламысы къалай этеди деб, анга къараучу болма, халкъны ичинде ким тюз этеди, деб къараучу бол". Кеси да алай джашай эди.
Хубийланы Магометни ашхы оюмлары кёб эди. Ол къарачай-малкъар адеб-намыс джорукъланы юслеринден китаб джазар мураты бар эди. Джаш тёлюню аллында аны кесине борчха санай эди. Аны эталмай тургъанына джарсый, кёб сагъыныучан эди. «Сенича, аны киши джазаллыкъ тюлдю, джазсанг керекди», - дегенимде, ол ахсыннган да этиб: «Заман, заман... Заман джетмейди», - деб джууаб этген эди. Акъыллы джюреги сезе болур эди, ёмюр юлюшю уллу болмагъанын. «Бу дунияны хуах болгъаны эсиме тюшсе, джюрегим къуу болады», - деучен эди. Магометни муратына джетмей, айтханыча, китаб джазалмай кетгени, эсиме тюше да, къыйнала туруучан эдим. Артда «Ауушла» деген, бюгюн да къол джазмалай тургъан чыгъармаларын басмагъа хазырлай, окъуб чыкъгъанымда, мен кеси кесиме: «Огъай, Магомет муратыча этгенди!» - дегенме. Таулу халкъыбызны, алтын бюртюклеча, адеб-намыс джорукъларыны юслеринден суратлау халда, терен ойлашдырырча, алай хапарлагъанды нарт туудугъу акъыллы Алан. «Алан» дегенлей, Магомет чам хапарларын «Аланны хапарлары» деб чыгъарыучан эди. Бусагъатда Хубий улуну кеси саулукъда чыкъгъан хапарларын энди джетиб келген тёлюге табыб окъурча этиу, ол да бир борчубузду. Акъыллы, сынчы, туура сёзлю, уста тилли, джарыкъ кёллю Алан, эртдегили Насра Ходжача, кесин халкъгъа ёмюрлюкге сюйдюргенди. «Алан» псевдонимни алыб, Магомет джамагъатны ортасында тюбеген учхара ышанланы чам халда хыртлай эди. «Аланны хапарлары» кюлдюре тургъанлай, сагъышландырадыла. Мен бюгюн да, аланы окъусам, Магомет кеси окъугъанча болама, ачыкъ ауазын джюрегим бла эшитеме…
Ачыкъ ауазы дегенлей, къалай уста эди Хубий улу джыргъа да. 1200 халкъ джырны джыйгъан алим киши, 100-ден артыкъ къарачай джырны кеси джырлай эди. «Кёлюн хаман да джарыкъ тутуу акъылманлыкъны шартыды», - деб сёз барды. Бу джалгъан дунияда берилген кесек заманны къууанмай, башхаланы къууандырмай джашагъанны оюмсузлукъгъамы санай эди да, адамлагъа мыдах болуб кёрюнмей эди. Джашауну ол тукъум терен ангылагъан адамны къыйнагъан, джарсытхан аз чурумму бар эди?! Алай а сусаб болгъан, сусабын суу бла кесгенча, ол джыр бла хорлай болурму эди мыдахлыгъын? Ауругъан-инджилген кюнюнде да, арыгъан-къыйналгъан кёзюуюнде да чамы-накъырдасы, джыры тохтамай эди. «Джырла деб, къачан айтадыла деб, сакълаб турама», - деучен эди. Керти да, джырсыз кюню батмай эди, тангы атмай эди, деб къояргъа боллукъду. Байчеккуланы Абдин бла Зумакъулланы Танзиля джазгъан «Кюн ашхы болсун, адамла!» деген аламат джырны, джырлаб, юйдегисин аны бла уятханына кёб кере шагъат болгъанма. Эртденбла юйдегисинден алгъа туруучан эди. Сора: "Туругъуз, танг атханды... заман джетгенди!" - деб уятмай эди. «Кюн ашхы болсун, адамла!» деген джырны кёлтюртерек этиб джырласа, уллу-гитче да джукъуларындан аязый эдиле.
«Джыр бла гырджын тепсиге бирге салынадыла», - деб кесини сёзю барды. Къонакъ келсе, артыкъ да бек, ол джырланы сюйгенин билсе, Магомет эм алгъа джыр «тепси» къураучан эди. Ол джангыз бир адамгъа джырласа да, бир талай адамны алларында джырлай тургъанча, джырны да, анга тынгылыб тургъанны да, сыйларын кёре, тамам кёлю бла джырлаучан эди. Юйюне келген къонакъгъа джырлагъан кёзюуюнде уа, къарамын кабинетини кенг терезесинден ары мийикге, тауладан да ёрге - кёкге – буруб, алай джырлаучан эди. Къанатлы джюреги ол кёзюуде къайда эсе да, тау тёппеледе, тау къушла сюйюучю булутла тюзюнде учуб айлана болур эди. Джырлагъан кёзюуюнде кёзлерини оту артыкъ да джарыкъ джана эди, кёзлеринден тёгюлген нюрню эслей эдинг. Джюрек халына кёре, кёк кёзлерини бояулары тюрлене эди. Бир къарасанг, ала кём-кёкле болур эдиле, бир къарасанг - ала кёзле, бир къарасанг, юслерине мыдахлыкъны кёлеккеси тюшюб, тенгиз толкъунну бояуча, джашилге тартаракъ...
«Тенглеге джууаб» деген назмусунда Магомет былай айтады:
Джырламайын ашырмаем джангыз бир кюнню,
Къууанчлада джырым тангнга джете эди.
Джыр джюрегин джарытаед эрлай хар кимни,
Хар бири да меннге алгъыш эте эди.
Эртден-ингир, деб, къарамайын ёмюрде,
Джырлай эдим, джолгъа чыгъыб тебресем да.
Джюз джыр мени биргеме эди хар джерде,
Кесим джангыз тау башына ёрлесем да…
Хубий улу джырны алай сюймесе, 1200 халкъ джырны джыяллыкъ да тюл эди. (Аллах айтса, аланы китаб этиб чыгъарыр мурат барды!), халкъ джырланы юслеринден китаб джазарыкъ тюл эди. Джазыучу, аланы ётген тёлюле бары, анга аманат этгенча, алай джыя эди. Хар сёзню, накъут-налмаз мынчакъны багъалатханча, тас этерме деб къоркъгъанча, алай сакълай эди.
Ала, халкъ джырла, миллетибизни тарих энциклопедиясыдыла. Аланы окъуй, ёмюрлени чарсында къалгъан, белгисиз джырчыланы кёзюбюзге кёргюзебиз. Ала да, Магометча, адамны джашаууна сансыз къарай билмеген, халкъны сагъышлары бла джашагъан, миллети къурагъан тарихни джыр тизгинлеге сыйындыра билген, сюймекликлерин суратлау сёз бла айталгъан закийле, джырчыла болгъандыла.
Хубий улу ол джырланы, халкъдан джыйыб, халкъгъа аманат этгенди. Аны бла да къалмай, халкъыбызны джыр байлыгъын ёсдюрюуге кеси да юлюш къошханды. Ол талай джырны авторуду. Къайсы бир назмусун да джыр этерге боллукъду. Ма бир назмусундан бир строфа:
Джюз джылымда сени кёрсем,
Сени элингде къоймаз эдим.
Тауну, тюзню да къаратыб,
Сеннге джюз джыр джырлар эдим.
Магомет эски халкъ джырланы да, джыр тизимге джангы къошулгъанланы да тамам уста джырлай эди. «Хасауканы» макъамын Хубий улу джая къобузда сокъгъаны сайын, аны симфония оркестр сокъса, къалай аламат боллукъ эди, деб сукъланыучан эдим. Магометни джая къобузда сокъгъанына тынгылагъан, къарачай-малкъар халкъ джырны "хауасына" эм бек келишген къобуз ол болгъанын сезерик эди.
«Человек – оркестр», - деучен эди анга джазыучу Сюйюнч улу Азамат, Магометни талай музыка инструментде согъа билгенин черте. Дагъыда студент джылларымдан эсимде джашагъан: белгили алим тенги Акъбай улу Шакъман (Аллах джандетли этсин, ол да керти дуниягъа кетгенди) лекциягъа бир кюн кечигиб келеди да:
- Нек кечигиб келгеними билсегиз, мени кечериксиз. Хубий улу Магометге ана тилибизде тенглешдириу оборотладан эсинге тюшюралгъанынг бар эсе, бир айтсанг а, дедим да, юйге кетеме деб, чыгъыб тебреген эди, бери айланыб, бир-эки деб, 200-ню айтды! Ызындан джазыб кючден джетиб бардым, - деб къууаныб хапар айтыб, сора дагъыда: - Бусагъатда Къарачайда ана тилни Магометча билген, эшта, башха киши болмаз, - деб къошханы. «Ана тилими асыры бек сюйгенден, хар бир сёзюн эшитген огъай эсенг, кёрген да этеме, таб, къаллай бир тартханын да билеме, деб турама», - деб бош айтхан болмаз эди Хубий улу.
А.С. Пушкинни «Евгений Онегин» романын, М.Ю. Лермонтовну талай поэмасын, Байронну, Коста Хетагуровну, Роберт Бернсну, Мечи улу Кязимни, Къочхар улу Къасботну, Къаракет улу Иссаны, дагъыда кёб поэтни назмуларын, поэмаларын азбар билген фахмулу таулу, билими бла, эслилиги бла кёблени сейирсиндире эди.
Мен кесими насыблы адамгъа санайма. Магометни иги таныгъаным ючюн артыкъ да. Институтда окъугъан джылларымда, эт джууукълугъу да болгъаны себебли, юйлеринде хар кюн сайын дегенча болуучан эдим. Билмейме, къалайда кёб билим алгъанма - окъугъан институтдамы, огъесе Магометни кабинетинде, юйлеринде, олтуруб, аны бла ушакъларымы кёзюулериндеми, ол джырлагъан джырлагъа тынгылаймы?!
Окъуууму тауусуб, Къарачай шахардан кетгенден сора, хар эки-юч айдан бир къонакъламай тёзмей эдим. Ол да, мени да алай олтуртуб, эки сагъат чакълы бирни эски, джангы къарачай-малкъар джырланы джырламай къоймаучан эди. Бир-бирледе эки джашын, Алибек бла Шамилни, бирин гитарагъа, бирин пианиногъа олтуртуб, кеси да согъуучу инструментлерини биринде (мандалино, джая къобуз, банжо) согъа, джырлаучан эди.
Белгили алим Ортабайланы Рима "Къара сууну къатында" деген китабында джазады:
- Магомет, сени 1200 джырынга 1200 къой берселе, ауушдурлукъму эдинг? - деб бир тенги соргъанында, Магомет анга:
- Алай айтыргъа кёлюнг къалай барады!? Мен этсиз джашаяллыкъма, джырсыз а джашаяллыкъ тюлме, сора къалай ауушдурур эдим?! - деб джууаб этгенди.
Керти да алай эди. Ма анга энтда бир юлгю. Хубий улу августну 19-да 1987 джыл ауушханды. Ахыр кюнлеринде Черкесскеде больницада джата эди. Ол ачыу кюнден алгъа тёрт кюнню, августну 15-де анга больницагъа келеме да, эшикден киргеним бла:
- Магомет, бюгюн да мени кёре келеди, деб тура болурса, огъай. Бюгюн кесиме алгъыш этдирирге келеме, - деб кесими эркелетдим.
Джырлагъан да этген эди. Орундугъу беш-алты адам джатхан уллу палатада эди. Анга таянаракъ олтуруб, ауруб, къарыусуз эди, акъырын бир джангы джырны джырлады.
Мен бу джырны биринчи кере эшитеме, дегенимде, ол ауруу аздыргъан кёзлеринде эртдеги джилтинлери къабына, къууаныб:
- Кесим этгенме, джангы джырды, джаратдынгмы? - деб сейирсиндирди.
Джашлыкъ этдим шойду да, не сёзлерин джазыб ала билмедим, не магнитофон келтириб бир джырлатмадым... Ахыр джырын ол биргесине алыб кетгенди. Амма, эки-юч кюнден, алай болуб къалыр деб, кимни акъылына келген эди. Артда къол джазмаларында сагъайыб излеб кюрешдим, ол джырны сёзлерине ушагъан назмугъа тюртюлмедим. Бюгюнлюкде эсимде къалгъан ол джырдан, ол сюймеклик джыр эди. Ахыр кюнлеринде да ауруу аздыргъан джюрегинде дагъыда сюймеклик джыр туугъан, ол керти да джырдан согъулгъан бир сейирлик адам эди...
Ол кюн къалыб, экинчи кюн больницагъа келгенимде, ол сёзюн джарыкъ башлаб, мыдах бошагъан эди:
- Билесе да мени 150 джыл джашарымы, дагъыда айтыб къояйым: мен ортадан чыкъгъаным болса, сабийле сени бек сюедиле, аланы атыб къойма. Сен алагъа керексе, - деб осият этген эди... Магомет ауушхан кече уа тюшюмде алай кёрген эдим: кабинетини къабыргъаларында бош джер къалмай, гитарала тагъылыб эдиле. Тёрт къабыргъасын да гитарала джабыб тура эдиле. Джырны, музыканы эшитиб тургъан къабыргъала джылаудан толлукълары меннге ол тукъум кёрюннгени, ол да сейир тюлмю эди?!
Магометни асырагъан кюн. Ол кюн табигъатны халы да мыдах эди. Хауада бир терен бушуу, бир тылпыусуз джылау, бир тилсиз мугурлукъ бар эди.
Кюнню булутла джабыб эдиле. Магометни келтириб, къабыр орнуну къатына салыб, дууа окъуй, анга аталгъан назмуларын окъуй, ахыр сёзлерин айта тургъан кёзюуде, кёкню басыб тургъан булутла, эки джарылыб, Кюнню кёзюн джерге ачхан эдиле. Кёкню ортасында ачылгъан "терезечикден", Кюн бери къараб, джангыз Магометни бетине тийген эди. Кюн джарытхан бетине къараб, бусагъат кёзлерин ачарыкъды, дегенча болгъан эдим.
Ол кёзюучюкде кюн къуру Магометни бетине тийген эди. Къараб, тансыгъын алыб, терезени къабакъ эшиклерин джабханча, чыкъгъаныча, терк ызына да бугъуннган эди.
Менден сора да, аны эслегенле сейир-тамаша болгъан эдиле...
«150 джыл джашарыкъма", - дерге ёч эди Магомет…
Хубийланы Ахьяны джашы Магомет кетгенли ётген 13 джылны узагъына, тилсиз болуб къалгъанча, аны юсюнден джукъ джазмай джашагъанма. Джюрек ачыу асыры терен эди. Аны юсюнден айтыр ючюн, мен билген сёзле татыусуз, къолайсыз кёрюне эдиле. Кеси бла кюн сайын тилсиз ушакъ бардырыб тургъанлыгъыма, къолума къаламны алыб, аны юсюнден кёлюмдегин джазаргъа къарыу-кюч табмай эдим. «Батмаз джулдузну джарыгъы» деген китабын, кеси арабыздан кетгенден сора, 60-джыллыгъына атаб, хазырлай айланнган кёзюуюмде, ачыуу да джангы эди, кесим да джаш эдим, джюрегимде болгъанны айтыр болум табалмай (бюгюн да кёлюмдегин тыйыншлысыча айталмайма), аны иги таныгъан бир бёлек адамгъа тюбеб, китабха «Ал сёз» орнуна, аланы эсге тюшюрюулерин салыргъа таукел болгъан эдим. Хар тюбегеним, Магометни атын сагъыннганлайыма, бетлери джарыб, бир тюрлю бир джумушаб, кеслери да, бир тилли болгъанча: «Магомет мени бир бек сюе эди...», - деб, кеслерини тюненелерине сукъланнганча, ахсына, сёзлерин алай башлай эдиле.
- Тоба-оста, Магомет аланы къалай сюйгенин къоюб, кеслери аны къалай кёргенлеринден башласала уа хапарларын, - деб кёлкъалды да болгъан эдим. Алай нек этгенлерин артда ангылагъан эдим - аны джюрек джылыуун бир кере сезгенле, къаллай асыл нюрден къуру къалгъанларын айта эдиле. Бюгюн да, Магометни сагъыныб, аны таныгъанладан, билгенледен, джюреги джылынмай, джюрегин тансыкълыкъ сезим джокъламай къоярыкъ, эшта, киши болмаз.
Аны чомарт джюреги, Кюнча, хар кимни да джылыта эди. Адамны къууандыргъандан, кёлюн кёлтюргенден сюйгени джокъ эди. Республикабызда литератураны, искусствону ёсюмюне бек эс бёле эди. Сора бир иги назмусу басмада чыкъгъаннга да, бир ариу джыры радиода эшитилгеннге да, телефон бла сёлешиб, алгъышлаб, къууаннганын билдириб, къууандырмай къоймай эди... Кюлген кёзлени, ышаргъан эринлени, джарыкъ ауазланы сюйген джазыучу адамланы барын да насыблы болуб кёрюрге термиле эди.
Аны джюрек джылыуу, сюймеклиги бизге саугъасы эди, аны ётген джолу адамлыкъны юлгюсюдю, аны джазыуу халкъыбызны джазыууду, назмулары, джырлары, хапарлары, чам хапарлары, илму ишлери, айтыулары миллетибизни тин байлыгъыдыла.
Магомет кеси саулукъда беш китабы чыкъгъан эди. «Батмаз джулдузну джарыгъын», башында айтханымча, басмагъа мен хазырлагъан эдим. Китабха атны гитче къарнашы белгили поэт Назир атагъан эди. Китабха тюл, Магометни кесине джораланнган атды ол. Керти да Хубий улу бизни литературабызда кесини джулдузлу ызын, хурметли джолун къойгъанды.
"Аланны хапарларыны" юсюнден джазыучу кеси алай айтыучан эди: «Мен адамланы кюлдюрюрге деб джазмайма - кюлкюлюк затлагъа джюрегим ауруб джазама".
Джашлыгъы такъырлыкъда, тарлыкъда ётген Магомет джанын аурутхан затланы да джюрегинге джюк этиб къоймай, анга эсинги чам халда бура биле эди. Сёз ючюн, ма аланы бири:
«- Сен кёб ичесе да, эсириб къаласа", - дейдиле, мен а бир да кесими эсириб билмейме, - деб Мухарбий кесин ариуларгъа кюрешгенди.
Бир къауумла Мухарбийге ийнаныргъа унамагъандыла.
- Мен ийнанама: ол ичсе, чыртда джугъун билмей къалады, сора эсиргенин къалай билликди? - дегенди Алан. («Нек билмегени»)
Былайда къошаргъа излегеним: «Аланны хапарларында» бир адам ат эки кере тюбемейди. Аланы асламысы бюгюннгю джамагъатны ауузунда джюрюмейдиле - унутулуб тургъан атладыла. Магомет халкъ джырла бла бирге адам атланы да джыя эди. Ол себеден ала да джазыучуну архивинде энчи тефтер болуб сакъланадыла, кеслери да мингден атлай болурла. «Аланны хапарларын" окъуй:
- Ий, бу атланы Магомет къайдан табады?" - дегенлени эшитгенме. Джыйгъан адам атларыны барын да хапарларында хайырландыралгъан болмаз, эшта. Хар героюна халисине келишген атны табыб бериучен эди.
Башхача айтыргъа, къарачай-малкъар адам атланы (керти атла, чам атла да) энциклопедиясын къураргъа боллукъду алим Хубий улу Магометни энчи архивинде сакъланнганыча джарашдырыб чыгъаралсакъ. Амма, аны кёб иши аягъына джетмей къалгъанды... Алай болса да, халкъ Магометча адамларына, ёлгенди дерге керек тюлдю. Ол бизни кёзюбюзден, арабыздан кетгенликге, джюрегибизде джашайды. Ол бизге къоюб кетген тюб-тереке, тин байлыкъ артында къалгъан тёлюлеге кёб асыулу джумуш этеди, этерикди. Алай эсе, Магомет ёмюрлюкге джашарыкъды ортабызда. Аны юсюнден сёзюмю тамамлай, «Ёрлеу» деген назму китабын ачхан назмусун келтирирге излейме:
Таулу эсенг, джюрегинг
Кёк таулагъа тенг болсун.
Тюзде джашай эсенг да,
Ол тюзлеча, кенг болсун!
Джашауну сюе эсенг,
Сюйдюр кесинги анга.
Сенден заран джукъмасын
Ёмюрде бир инсаннга.
Таза эсе иннетинг,
Билирча эт хар адам.
Игилигинг джукъмагъан
Кетмесин кюн арадан.
Ишленмеклик дей эсенг,
Джюрют аны хар шартын.
«Акъыл тёбе» менме деб,
Къарама сен огъартын.
Тюзлюкню сайлай эсенг,
Кёчсюн тюзлюк ишинге.
Адеб-намыс дей эсенг,
Алгъын къара кесинге.
Халал эсенг, керти да,
Аны ким да сынасын.
Инджилгенни, онгсузну
Башын къолунг сыласын.
Джазны бек сюе эсенг,
Ушат кесинги джазгъа.
Айырылыб джарыкъ бол,
Къонакъ кирсе арбазгъа.
Таулу эсенг, джюрегинг,
Кёк таулагъа тенг болсун.
Тюзде джашай эсенг а,
Ол тюзлеча кенг болсун!
Байрамукъланы Фатима,
1999 джыл.
Изменено:
Айгюль - 07.10.2015 01:34:26
"Возьму твою боль", Скоро 2-ое ноября, день всенародной беды, день депортации карачаевского народа. Вспомним и помянем наших соплеменников, оставшихся на чужбине
Сегодня 6 декабря 1989 года. Прошло ровно 46 лет с того дня, как Ибрагим Унухович Байрамуков и Софья Османовна Байкулова, мои родители, справили свадьбу. 46 лет! Значит, это было в декабре 1943 года. Если сказать иначе, то это на 14-ый день по прибытию на место ссылки.
Хотя мама сегодня стесняется, что в те трагические для всех дни она создавала семью (ей тогда было 16 лет), я, оглядываясь назад, это событие оцениваю совсем по-другому. Если в те роковые для её народа дни, когда было отнято все – и Родина, и дом, и имущество, и прошлое, и настоящее, и счастье – они соединили свои судьбы, то это было знаком небес, что они свое будущее никому не отдадут. Я так расцениваю эту свадьбу. Они показали, что карачаевский народ невозможно поставить на колени, что будут создаваться новые семьи, будут расти новые поколения, что народ сумеет сохранить свое лицо, свои корни, свой язык... Конечно, это не была та горская свадьба, которая сопровождалась танцами, песнями, застольями и продолжалась три дня и три ночи. Нет. Но все же эта была свадьба.
Мне пришлось долго уговаривать родителей, прежде чем они согласились рассказать об этом. Воспитавшие девятерых детей и прожившие долгую совместную жизнь отец и мать с трудом начали рассказ о своей свадьбе. Их смущала я, дочь, ибо у горцев не принято детям своим рассказывать о личном.
- Еще не наступил, роковой для спецпереселенцев 1944 год, - вспоминает мама. - Какая тебе свадьба! И врагу не пожелаешь такой свадьбы, без веселья, без своих близких. Но, как говорят у нас, рядом с человеком человек не умирает. То есть все, кто оказался рядом – знакомые, незнакомые – постарались нашу свадьбу превратить в праздник, насколько в тех условиях это было возможно. Только приехали, прошло всего 14 дней, еще не закончились крохи запасов, что сумели взять с собой, деньги кое-какие были. Он, ваш будущий отец, купил одного барана и другую какую мог снедь для свадебного стола. Застолье было скромное
- Что-нибудь было сделано по нашим обычаям? Гости со стороны невесты, ты в подвенечной своей шали, ритуальные моменты?.. Гармошка, танцы, песня? Ну, как должно быть на свадьбе!
- Какие танцы, доченька! Люди от шока не оправились. Хлеб свой не могли проглотить без слёз. А отец ваш был депортирован отдельно от матери, две снохи с детьми были с ним, братья его были на фронте. Мои родственники, его снохи, соседи наши были на свадьбе. На этой свадьбе больше всего было пожеланий добрых, искренних...
Я, глядя на жизнь моих родителей, думая об их судьбе, убеждаюсь в том, что добрые пожелания, прозвучавшие в тот далекий декабрьский вечер, почти все исполнились. Мне кажется, им пожелали долгой счастливой жизни и много детей.
Я думаю, меня никто не осудит, если одну из глав этой книги я посвящу своим родителям, Байрамукову Ибрагиму и Софье. Их тоже не пощадила высылка. Мне кажется, они выжили и живы до сих пор потому, что тогда встретились и стали друг для друга опорой.
- В самом начале, когда еще не знал, где моя мать, если бы рядом не было человека, который меня как-то поддерживал, я бы долго не протянул, умер бы от разрыва сердца, - говорит мой отец.
Ссылка была для него не первой, но самой тяжелой раной. С чего же начать? О чём рассказать?!
Не о том ли, что он, призывник 1939 года, участвовал в освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии, завершив срок службы, собирался демобилизоваться, когда началась Великая Отечественная война, и, в то время, оказавшись на границе с Польшей, принял со своими товарищами первые удары фашистов?! Или о том, как, попав в немецкое окружение в болотах Белоруссии, несколько дней без пищи стоял в воде, обагренной кровью погибших от немецких пуль товарищей?!
Он был одним из семерых, кому посчастливилось выйти живым из этого окружения. Потом долгие месяцы, проведенные в госпиталях Белгорода, Сочи, Краснодара и Микоян-Шахара.
Тема этой книги обязывает больше рассказывать о ссылке, потому попросим их вспомнить именно это. Тем более мой отец был одним из тех, кто попал под неофициальный приказ, по которому уже в 1942 году представителей будущих спецпереселенцев не призывали на войну. Моего отца, после выздоровления, по неизвестным ему причинам, не отправили на фронт.
- В 1943 году население области, испытав на себе все ужасы оккупации, с большим энтузиазмом работало для фронта, – вспоминает отец. – Той осенью, как никогда ранее был собран богатый урожай. Хыбыртов Хызыр, житель аула Мара, радостно констатируя этот факт, вдруг сказал: "Позволит ли Аллах нам воспользоваться этим добром?" Его предчувствия оправдались. Это добро досталось не нам, вырастившим его.
В то утро, когда выселяли, мой отец был в ауле Джегута. Он туда приехал накануне. Привез зерно на мельницу и должен был вернуться с мукой на Прирезки. Так называли полевой стан, где трудилась и жила вся работоспособная карачаевская молодежь. В настоящее время это пашни Прикубанского района. А в те годы все колхозы имели там участки.
На рассвете, как и все карачаевцы, отец, вчерашний фронтовик, вдруг стал подневольным. Солдаты, которые осуществляли этот зверский акт, особенно были жестки в тех домах, где были мужчины.
- Я не успел натянуть на себя брюки, когда они ворвались в дом брата, где я остановился в ту ночь. Брюки вырвали у меня из рук, обыскали карманы, забрали ножик. "Я фронтовик и не позволю со мной так обращаться", – сказал я им. Посмотрев мои документы, они немного успокоились и объяснили, что "нас, карачаевцев, переселяют в равнинные районы по приказу Совета Министров страны". Разрешили взять всё, что можно, да и сами помогли. Мне нечего было брать, кроме зерна, которое привез на мельницу, я был в гостях. А сноха взяла, что было. Сама молоденькая, дети совсем маленькие, муж на фронте.
А мать с сестрой жили в Маре. Муж сестры тоже был на фронте, и у неё на руках четверо детей...
В Джегуте всех вывели из собственных домов и согнали на кладбище. Не знаю, как и кто решился на это чудовищное решение. Было понятно только одно - вокруг кладбища было каменное ограждение, и конвоирам было легче нас охранять. Уже там дали понять, что мы для них никто. Никак не забуду: нас в тот день не смогли вывести из аула и мы ночевали под открытым небом, недалеко от аула, прямо на кладбище. Помню, девушки группой, 3-4 человека, вышли за ограду, видимо, хотели пойти по личной нужде, тут солдаты, угрожая им автоматами, вернули обратно, а один кричал: "Не хотели же нас слушать!.."
Эту ночь, со второго на третье ноября 1943 года, мои будущие отец и мать (тогда они ещё не знали друг друга) провели рядом на кладбище. Первая ночь высылки – на кладбище. Это был зловещий знак для них всех. Какая была эта ночь?!
До утра был слышен вой собак. Этот вой и могильная тишина сводили людей с ума. Казалось, что надмогильные камни плачут. Да, все это было. В ту ночь было нарушено спокойствие и мертвых. В ту ночь впервые живые, оказавшись у могил, плакали не об усопших, а стенали о собственных своих душах...
В отличие от тех, кто выселял, домашние животные тонко чувствовали душевное состояние этих людей. Над аулом стоял "стон" животных: коровы жалобно мычали, лошади отчаянно ржали, овцы блеяли, как будто потеряли своих ягнят. А кошки и собаки, превратили этот протест животных в горький плач, слышать который было нестерпимо больно.
- В то утро, когда нас выводили, самое горькое, пожалуй, было то, что не успели мы покинуть наши дома, как их присвоили новоявленные хозяева. Как сегодня помню, как женщина одна заняла наш дом. Она зашла, спокойно окинула все взглядом. Сняла пальто свое, повесила его на вешалку, взяла ведра и пошла за водой. Мы еще были в доме. Было все предусмотрено, чтобы сделать нам как можно больнее. А я взяла ни одежды, ни украшения свои, ни еду, прежде всего, приготовила в дорогу фотографии своих близких, - вспоминает мама. - Младшая сестренка Мариям тоже вышла в дорогу не с пустыми руками – она взяла с собой свою куклу...
Люди ехали не умирать, никто не хотел забыть свой вчерашний день. Люди не собирались отказаться от Бога, родного языка, от своих песен, сказок, от мечты, веры в доброту. Они тогда еще не могли предположить, что ностальгия – эта смертельная болезнь...
"Из Нижней Мары Хапаева Къалмукъ в день высылки с собой взяла свирель сына Мухтара, который был на фронте"( Кочкаров Аскер).
"Когда все старались взять с собой побольше еды, моя мать взяла свой Коран". (Лайпанов Билял).
"Мама, думая, что скоро вернемся, замкнула свой дом, и ключи от дома увезла с собой в Среднюю Азию". (Байчоров Сослан).
А моя мама с того рокового дня еще запомнила такой эпизод:
- В то утро к нам пришли четверо военных. Среди них была одна девушка. Они требовали, чтобы мы вообще ничего не брали с собой, были очень грубы. Мама хотела взять ковер, но не разрешили. Тогда она побежала к сундуку, где хранилось мое приданое. Оттолкнув маму от сундука, девушка в военной форме стала сама сортировать вещи. То, что ей нравилось, она откладывала в сторону, а остальное бросала на пол. В сундуке лежал совершенно новый костюм, сшитый для меня на заказ. Мама не давала его носить – хранила для особого случая. И когда девушка достала этот костюм, стала рассматривать, тут я не выдержала, выхватила с её рук и, плача сказала: "Это мой костюм!" Видимо, я была в таком состоянии, что она не решилась потребовать его обратно. А остальное они распределили по своему усмотрению: лучшее присвоили, остальное досталось нам. Так мое приданое, которое так тщательно собирала моя мамочка (у меня уже давно не было отца) досталось мародерам в военной форме...
И еще, что меня по сей день удивляет то, что когда военные остановились в нашем ауле, а они жили у нас чуть ли не месяц, пошел слух, что будут нас выселять. Хоть бы кто насторожился, испугался, задумался. Нет. Или мы такой наивный народ, или, когда за собой не чувствуешь никакой вины, и в голову не приходит опасаться!
У карачаевцев есть пословица: "Бойся не того врага, который на тебя идет открыто, опасайся скрытого врага". Но когда скрытый враг – само государство, в котором ты родился и живешь, то трудно все это понять и принять. Поэтому так много у карачаевцев песен-плачей. А в одной из них есть такая строка: "Моя страна напала на мой народ".
На ум приходят многочисленные карачаевские пословицы и поговорки о родине, об отчизне, о земле отцов. Вот некоторые из них: «Отчизна – золотая колыбель», «Кто не любит свою Отчизну, тот не будет любить и отца родного», «Кто защитит отчизну, тот возвысится, кто не защитит – унизится», «Отчизна дороже отцовского дома», «Нет земли лучше Отчизны, нет аула лучше, чем тот, в котором ты родился».
- Мама, вернемся к началу нашего разговора. Отца ты где, когда увидела первый раз? – попросила её.
- Ну, зачем тебе это?
- Отец говорил, что ты его заметила по пути в Среднюю Азию. Мама, это же твоя судьба! И не твоя вина, что человека, с которым проживешь много лет, увидела не на празднике, не на каком-то вечере, а в самые тяжелые дни для всего нашего народа, среди стона и горя...
-Поезд изредка останавливался и в это время народ выходил из душных вагонов, чтобы набрать воды, подышать свежим воздухом… Среди этой толпы почему-то я на него обратила внимание и, почему-то он мне показался каким-то необычным, – начала вспоминать она. - Потом я удивилась: надо же, в этой толпе Аллах мне показал того человека, с которым мне суждено было связать судьбу. И это случилось так скоро. Да, пути Господни неисповедимы...
Я не знаю, был ли случай, когда мама сожалела о том, что вышла замуж за моего отца, но как сложилась бы её дальнейшая судьба, не случись это? В Средней Азии очень многие девушки стали жертвой унижения и горя.
Ой, как нас привезли сюда,
Растаяли ледяные вершины киргизских гор.
Роя арыки, умирают подряд
Красивые девушки Карачая.
(построчный перевод из песни-плача)
- В товарняках нас довезли до Джамбула, - продолжает свой рассказ отец. - Дальше, до колхоза "Пик", добрались мы на машинах. Там в школе и переночевали. На утро один бригадир со стеклянным глазом, как сегодня помню, звали его Герман, немец, вещи наши загрузил на брички, а нас пешком погнал до Шверника. Распределили по три-пять семей в каждый дом. Я попал в дом к немцам, нас было пять семей, всев одной комнате… А утром погнали на работу. Не выходных, не отдыха. Дешёвая рабочая сила. Так много было трудодней, что не знали, куда их записывать.
Здесь лишним не будет вспомнить, что отец мой в те трагические годы так самоотверженно трудился, что удостоился медали "За трудовую доблесть".
Как бы трудно не было в первый год высылки, главной болью отца оставалась мать, и любой ценой, ему надо была найти её и сестру с детьми. Мать, у которой четверо сыновей ушли на фронт, была депортирована и от голода и унижений где-то в чужом краю могла умереть. Ему, бывшему фронтовику с недолеченными ранами, эта мысль была невыносимо. Целый год не было весточки от них. Когда узнал, что они должны быть где-то в районе Пахта-Арала, решил все бросить и поехать за ними. Но не тут-то было. Комендант категорически отказался выдать разрешение на поездку. Видя, что фронтовик все равно не отстанет от него, он в залог потребовал воинские документы. Что было делать, получив взамен документов разрешение на выезд, Ибрагим уехал за родственниками.
- Я вышел с поезда на станции Сыр-Дарья, хотя не знал, куда дальше ехать, - вспоминает он. - Смотрю, большая толпа. Голодные люди стояли за молоком. В той толкотне купить мог только тот, кто посильней. Молодая женщина с ребёнком на руках тоже пытается протолкнуться, но никому до неё нет дела – все злые, голодные. Пошел, протиснулся одним боком в толпу, купил молоко, подошел к этой несчастной, протягиваю бутылку, говорю: "Не мучай ребенка, напои". Она не проронила ни слова, но из глаз хлынули слёзы рекой. Одна с ребёнком, совсем молодая. Стал расспрашивать, откуда она, почему одна? Она рассказала не только о своей беде, оказалось, что знает о местонахождении моих родственников. И мы с ней приехали в Пахта-Арал, она меня довела прямо до дверей барака, где жили мать и сестра с детьми.
Мама, уже ослабленная от голода, лежала, как тень, а сестра стояла у печки. Как у той молодой женщины, с которой встретился на вокзале, у мамы и у сестры при виде меня из глаз полились слёзы. Когда очень плохо, плачут безмолвно. Я в этом много раз убеждался. Мама не жаловалась, не упрекала меня, что я так долго шел к ней, у неё лились слезы, и она не успевала их вытирать...
Когда собрались ехать обратно, я с собой взял не только своих - мать, сестру и её четверых детей, благо, все они были живы, но еще одну женщину с ребёнком, сейчас и имени не помню, Байрамукова Азамата с женой и пятерых их детей. Всех я приписал к своему пропуску и со всеми с ними двинулся в путь.
В Ташкенте нужно было пересесть на другой поезд, - продолжает отец свой рассказ. - Помню, шел мокрый снег. Надо было ждать. Подходим к вокзалу, во дворе стоят много людей и мокнут, среди них были и карачаевские семьи. Спрашиваю, почему стоят на улице, не заходят в вокзал. Они говорят, что нужна от врача справка, что прошли санитарную обработку. Без неё в здание вокзал не пускают. Пришлось тогда пойти на хитрость. Подвел своих родственников к женщине, которая пропускала в вокзал и говорю: "Бумаги у меня, пусть они пройдут". Когда они прошли вовнутрь, я отошел назад и сам остался стоять на улице. Что сам мок – это была не беда. Главное – все мои были в укрытии. Когда пришел наш поезд, сели мы и поехали…
Когда с родными вернулся домой, отец первым делом пошел в комендатуру засвидетельствовать своё возвращение и забрать свои документы. "У нас они не пропадут. Когда будут нужны, возьмешь, а пока пусть хранятся у нас ", - ответили ему. Когда бывший фронтовик стал настаивать, комендант с ухмылкой процедил сквозь зубы: «Ты не только на документы, но и на мечту не имеешь право. Они тебе не пригодятся, они тебе не нужны». А когда Ибрагим ещё раз зашел в комендатуру, с "сожалением" сообщили, что воинские документы отца пропали…
И мой отец из-за того, что не было у него этих документов, до 1990 года, не мог считаться ветераном войны. В наших горных аулах таких, как мой отец, еще немало.
- После того, как ваш отец нашел и привез мать, сестру и ее детей, конечно, стало трудно прокормить такую семью, - вспоминает мама. - Отец ваш мне говорил: "Если из них кто-нибудь умрет с голода, мы этого себе никогда не простим, это будет нашей вечной болью. Продай все, что можно, если будем живы, все наживем". И я все продала; и вещи свои, одежду, чтобы их прокормить. Все меняла на продукты. Я была уже на 6-7 месяце от сына, когда отец ваш продолжал меня брать с собой в горы, где паслись овцы. Киргизка по просьбе отца с вечера заквашивала овечье молоко, а утром я приезжала на лошади к ней и забирала этот айран. Когда я, не разлив ни одной капли, верхом на лошади привозила этот айран, свекруха моя, всегда удивляясь, спрашивала: "Как ты умудряешься так аккуратно довезти!".
Я так проездила верхом на лошади, пока не родила сына. А отец ваш трудился не только днем, но и ночью не спал. Так он в самые трудные первые 3-4 года сумел всех нас сохранить. Но никто досыта не наедался. Чтобы не терять шелуху, потому что не могли себе позволить выбросить её, овсяную сечку бросали в кипящую воду, тогда шелуха не всплывала. Так готовили баланду...
Вот ещё несколько блюд, придуманных спецпереселенцами:
"Зерна хлопка ставили под пресс и выжимали масло. Нам доставался жмых. Мы этот жмых резали на маленькие куски, держали над огнем и ели. Кто ел не поджаренный жмых, сразу умирал" (Абайханов Насу, село Джингирик).
"С муки делали очень жидкую похлебку и давали нам. Если находили, туда мы бросали мелкорубленую свеклу, чтобы как-то утолить голод" (Мансурова Букъминат, аул Новая Джегута).
"В растолченную свеклу добавляли овсяную муку, месили тесто, делали с него хлеб. Получалось что-то ужасное, но мы его ели"(Хаджиева М., село Октябрьское).
"С голоду, уже не зная, что делать, один спецпереселенец, чтобы сварить и съесть, обрезал уши семи быкам, за которыми смотрел. Так как отрезал их до самого основания, быки все сдохли. А этого несчастного посадили, он так и не вернулся с тюрьмы" (Хубиев Назир, г. Карачаевск).
"Я был выслан шестимесячным ребенком. Из-за нехватки пищи стал болеть рахитом. Хотя в умственном развитии не отставал, физически был очень слаб и стал ходить только в три года. Мать рассказывала, что её брат то, что ему давали на работе на обед, сам не ел, а приносил домой мне. И когда он появлялся вечером, я его радостно встречал. "Из него человека не будет, лучше бы он умер" - говорили обо мне. А я жил – не живой и не мертвый. И сегодня не приходится говорить о здоровье" (Кечеруков Азрет, г. Карачаевск)".
-Там, куда мы попали, - рассказывает мама, - Таласский район Киргизии по природным условиям близок к кавказским. Карачаевцы стали пахать, сеять, держать скот, но даже когда жизнь наладилась, всё же не могли успокоиться, смириться. Встретившись, обязательно спрашивали друг друга : "Что-нибудь известно о возвращении?"
Только об этом бредили, мечтали, слагали песни:
Таласские горы очень похожи
На высокие горы Кавказа.
Для умерших все потеряно,
Хоть бы посчастливилось живым.
Когда-нибудь придет такое время и
Живые вернутся на родной Кавказ.
И они расскажут могилам нашим,
Что солнце справедливости взошло.
(построчный перевод)
В последующие годы некоторые сами себя обрекали на голод. Они в надежде на скорое возвращение не сажали, не сеяли, ждали каждый день разрешения на выезд. А основная масса, конечно, рассуждала по-другому: "Если из-за добра, оставленного на Кавказе, не умерли, и огород, оставленный здесь, переживем, лишь бы разрешили уехать". Потому пахали и сеяли... И это тянулось до 1957 года. Наше населениеиспытало вначале голод, после нищету, - говорит мама.
То, что не во что было одеться, это было полбеды. Люди доходили до отчаяния оттого, что не находили, во что обернуть своих покойников. Умирало много людей, а на саван не было куска какого-либо сукна. И для моей бабушки, четверо сыновей и два зятя которой воевали на фронте, когда умерла в 1947 году, не нашелся нормальный саван...
- В том году, к нашему счастью, мы собрали хороший урожай, и ваш отец отдал десять пудов кукурузы за две белые ситцевые простыни. В них и завернули её, – вспоминает мама.
От бабушки, матери отца, Канаматовой Айшаджан, которая умерла совсем еще не старой, не осталось, даже могилки. А хотелось бы поклониться и сказать: "Бабушка, у тебя много внуков, они не голодны, живут на земле предков. Прости нас, что ты осталась на чужбине. Хотя мы родились после твоей смерти, тебя мы любим и помним". От неё нам достались одна фотография и слова, которыми она утешала своих детей в то жестокое время.
- Во время высылки мы всегда жили в страхе за завтрашний день. Сегодня что-то нашлось, до завтрашнего дня как-нибудь продержимся, а потом что?" Каждый день этот вопрос мучил нас. Тогда она, успокаивая, повторяла: "Да не оставит Аллах вас с тем, что у вас на руках. Да не уменьшит Аллах ваше богатство, скрытое от глаз. Аллах не забудет вас и завтра найдется, что поставить на стол. Не отчаивайтесь". Эти слова её часто вспоминаю и теперь, - говорит моя мама.
"Пока не переживешь то, что тебе отпущено, не обретешь покоя", - говорят в народе. Так и моей бабушке пришлось многое пережить. Один из ее сыновей попал в немецкий плен. Вернулся, то есть приехал в Среднюю Азию незадолго до смерти бабушки Айшаджан.
- Когда мы с Хамитом вошли в комнату, где сидела мать, - рассказывает мой отец, - она не признала сына. Даже когда он встал перед ней. И я сказал: "Мама, это же Хамит!" Она, прикрыв рот руками, как будто боялась проронить слово, как окаменевшая, оставалась сидеть –она совсем не нашла сходства с тем сыном, которого шесть лет назад отправляла на фронт. И только после того, как сам сын сказал "мама" и улыбнулся, она встрепенулась и выдавила из себя три слова: "О, Боже мой!" После говорила, что узнала его по улыбке...
Знаю, с высоты 80-х годов женщинам, пережившим депортацию, не вправе я задавать эти вопросы. Но вместе с тем, что было бы, если... О, несчастные женщины! Когда не слыша ваши просьбы, стенания, вас выводили из собственных домов, не разрешая взять детские колыбели, разрушая ваши семейные очаги, в то осеннее холодное утро сгоняли всех вас на кладбища, когда на ваш вопрос "почему?" никто не дал ответ, в тот роковой день ведь только вы были защитниками детей, стариков, вы были реальной силой Карачая, так почему же неоткрыли бабий бунт против тех насильников? Если не нашлось другого оружия, почему не разгрызли руки этих палачей своими зубами, которыми потом в изгнании пришлось жевать жмых, сырую свеклу, корни клевера? Почему на солдат, которые, не стесняясь, повернули свои автоматы на детей, а не на фашистов, как ваши мужья, не пошли группой врукопашную? Что было бы тогда?
Да, их жизни стоили куда дороже ваших. Они открыли бы огонь. Этому есть много примеров. Отец рассказывал: в ту ночь, когда они остались на кладбище, среди этих новоявленных "бандитов" был один блаженный по имени Хамыз. Он, несчастный, не понимал (да и другие плохо соображали, что происходило), зачем их туда собрали. И он решил вернуться домой и побежал. Солдаты знали, что это душевнобольной человек, но все равно выстрелили ему в спину и убили.
Нет, конечно, бабьим бунтом ничего не добились бы женщины. Наши матери в этот мир пришли не прерывать кому-то жизнь, а наоборот, давать жизнь, стать основой жизни. Именно оно, материнское сердце, вместило в себе "всю радость и все горе мира, всю нежность и все тревоги на земле". Женщины это доказали и в изгнании. Как бы боясь, что прервется колыбельная песня, которая всегда звучала в народе, в те бесконечно трудные годы наши матери рожали детей, воспитывали их. Моя мать тоже родила десятерых...
Вопросы, вопросы, вопросы.
Я думаю, еще немало живых из тех, кто участвовал в осуществлении изуверских акций против целых народов. Все они теперь уже в преклонном возрасте. Если старость действительно живет воспоминаниями, то та девушка, лейтенант, которая делила приданое моей матери по принципу: "Это мне, это тоже мне", как она этот день вспоминает. Я бы хотела посмотреть ей в глаза. Нет, не со злобой. Хотела бы увидеть, какой след оставляет такая жестокость на лице у человека. Но, как сказал кто-то: "Страдает больше не тот, кто вершит зло, а тот, ктопонимает, что есть зло". Я думаю, что эти солдаты понимали, что вершат зло, чаще не по своей воле. Но и в тех обстоятельствах многие из них оставались людьми, достойными уважения, чему свидетельствуют рассказы наших женщин.
Я думала и о том, чем бы депортация народов закончилась, если бы те, чьими руками это совершалось, отказались бы подчиняться приказу, и возможно ли было это? Если бы они не осуществили депортацию карачаевцев, позже, в 1944 году, не стонал бы весь Северный Кавказ от насилия. Ингуши, чеченцы, балкарцы, калмыки не проложили бы своими трупами путь от Кавказа до Средней Азии. Тогда и не стонала бы осиротевшая, израненная кавказская земля..
Я сама родилась в Киргизии. Есть у меня стихи об этом.
Моя мать вышла замуж на четырнадцатый день высылки и четырнадцать лет (пять тысяч дней!) жила, испытывая на себе муки унижения, боли и обиды. Она на родную землю вернулась, похоронив и оставив на чужбине двух своих детей (6-летнюю Любу и 4-летнего Магомета). Нас ещё было у родителей четверо, а пятую она привезла под сердцем, и она, сестра Зухра, - может быть, первый ребёнок, родившийся на родной земле после ссылки. Мы, дети, были подарком матери той земле, которая ждала нас, разоренной, неухоженной, но доброй. Да, подарок любой женщины и народу, и стране, и людям – это её дети! Да, только дети помогли стать им, этим хрупким женщинам, такими сильными, выносливыми, живучими, самоотверженными. Именно страх за судьбу детей заставил превозмочь все унижения, лишения депортации, все тяготы которой легли именно на их плечи.
В моей детской памяти (в четырехлетнем возрасте) едва ли что сохранилось о Киргизии. Единственное, что запечатлелось, когда ехали на Кавказ, из маленького окна поезда я увидела бескрайнее красное маковое поле. На горизонте оно сливалось с небом, и от него и край неба был пурпурным. И захотелось мне тогда пробежаться по этому полю, собирать маки, но поезд бежал, а люди, сидящие в поезде, совсем не хотели, чтобы он останавливался, потому что их ждала родная земля, земля отцов. Они очень торопились
В мою память навечно записались слова отца, которые он часто нам, детям, повторял: "Самое главное богатство человека –это его знания. У человека можно отнять всё, но знания кроме самого Бога никто не отнимет. Человека могут лишить и дома, и богатства, и даже Родины… Единственное богатство, счастье, которое будет всегда с тобой, чего у тебя никто не сможет украсть, насильно отобрать – это знания". Как я потом поняла, это был горький опыт депортации. Наверное, поэтому еще не обустроенные люди начали думать о школах для своих детей.
Я свой рассказ о родителях начала с их свадьбы. Думаю: будет правильно, если своё повествование завершу тем же. В дни их свадьбы у спецпереселенцев еще были подвенечные вышитые белые шали. И на моей маме в день ее свадьбы была такая шаль. То, что говорится в песне-плаче, происходило потом – в 1944 , 1945 годах:
На привезенные с Кавказа вещи
Мы выкупили жизнь свою...
(построчный перевод)
После, когда голод косил людей семьями, когда маме пришлось обменять на зерно все до последней нитки, она все же сохранила две вещи: свою подвенечную шаль и серебряный нагрудник, который купил её отец, умерший совсем молодым. В нашем доме хранятся три вещи, пережившие депортацию: старинные фотографии, серебряный нагрудник и шелковая шаль. Шаль сейчас черная. Я не видела её белой.
- Когда жизнь доведена до отчаяния, начинает казаться, что впредь в твоей судьбе не наступит счастливой поры. "Навряд ли в изгнании когда-нибудь понадобиться белая шаль", - думала я и попросила, чтобы её перекрасили в черный цвет", - рассказывает мама.
Горькое чувство, не правда ли? Что испытывала бабушка Абидат, перекрашивая белую шаль своей дочери в черный цвет? Как хорошо, что они необменяли её на килограмм какой-нибудь крупы. Когда была обесценена человеческая жизнь, что говорить о цене пусть самых дорогих тебе вещей?
А сегодня эти семейные реликвии, как амулеты, хранятся у меня. Черная шаль – как свидетельство этих горьких четырнадцати лет. Серебряный нагрудник – как добрый знак продолжающейся жизни. А фотографии – как доказательство того, что корни народа живы.
Как тут не вспомнить замечательные стихи известного поэта Назира Хубиева, написанные в 1964 году, "Родина":
Без тебя я - бескрылый орел,
Без тебя я - ущелье безводное,
Без тебя я давно бы умолк,
Без тебя я - расстенье бесплодное,
Без тебя я - потухший очаг,
Без тебя я - что сакля пустая,
Без тебя я давно бы зачах,
А короче - ничто без тебя я.
Фатима Байрамукова.
Из книги «Когда сердце горит от печали»
Изменено:
Айгюль - 30.10.2015 13:42:36
"Возьму твою боль", Скоро 2-ое ноября, день всенародной беды, день депортации карачаевского народа. Вспомним и помянем наших соплеменников, оставшихся на чужбине
"Возьму твою боль", Скоро 2-ое ноября, день всенародной беды, день депортации карачаевского народа. Вспомним и помянем наших соплеменников, оставшихся на чужбине
Трагический путь длиною в 14 лет... Он начался в то осеннее утро, когда, превратив рельсы в бесконечные носилки, а грузовые вагоны – в большие деревянные гробы для целого народа, карачаевских стариков, женщин и детей отправляли на восток.
Чем измерить боль тех 69267 человек, которые, не знали за что, были обречены называться бандитами? Может, километрами того адова круга, что пришлось пройти; пятью тысячами днями, проведенными в изгнании; пролитыми там слезами или душевными ранами, которые и времени не подвластны?..
Не знаю.
С людьми, пережившими высылку, я "побывала" в Кургате, Арысе, Мерке, Чубаровке, Михайловском, Таласе, Баяуте, Сары-Агаче, Келесе, Пахта-Арале, Покровском, Джамбуле, Чалдоваре, Абай-Базаре, Казалинске, Манкенте, Фрунзе, Чимкенте, Чактуле, Сайраме ...
Став пленниками горя, люди в миг потеряли не только родные очаги, но и имя, и мечту, и свое завтра. Угнанные в то трагическое утро 2 ноября 1943 года в Среднюю Азию, называют его "къыяма кюн"(день светопреставления). Чтобы понять, какой смысл в эти слова вкладывают, мне, родившейся после этого адова дня через 10 лет, после этих страшных событий, пришлось переступать пороги домов, чтобы послушать горькие рассказы очивидцев.
В то раннее утро, в одно мгновенье, в один голос, как вопль, как стон над всем Карачаем прозвучал вопрос: "За что!?" Ответа не последовало. Карачаевцы задавались этим вопросом все 14 лет депортации. Но и сегодня нет вразумительного ответа на него.
Кто в эти трагические дни проживал в карачаевских селениях? Старики, женщины, дети... и вернувшиеся с фронта солдаты-инвалиды. Не было среди них Героев Советского Союза Османа Касаева, Харуна Богатырева, Аскера Бархозова, Ажыу Канаматова, Дугербия Узденова, Солтан-Хамита Биджиева, Магомета Гербекова, Кичибатыра Хаиркизова, Юсуфа Хаиркизова, Юнуса Каракетова, Харуна Чочуева, Хамзата Бадахова, Джанибека Голаева, Османа Гочияева, Абдуллы Ижаева, Магомеда Декушева, Шукура Крымшамхалова, Исмаила Салпагарова, Абдуллы Хапаева, Солтана Магомедова... Не было в тот суровый день в своих селах и других славных сынов Карачая из ущелий Кубани, Теберды, Джегуты, Мары, и Гума, которые на полях сражений вели героические бои с фашистами.. 15 тысяч человек, то есть каждый пятый карачаевец, были на фронтах Великой Отечественной войны… А в это время их отцов, матерей, сестер, младших братьев, жен, детей под дулами автоматов и винтовок выгоняли из собственных домов и в товарняках насильно увозили на восток, на верную смерть. По официальным данным в годы депортации погибло 42 тысяч карачаевцев, из них 22 тысячи были дети. Народ был депортирован без обвинения, следствия и суда.
А за год до этого перед казнью партизанка Зоя Эриккенова из застенок гестапо написала матери: "За меня не плач. За меня отомстит Красная Армия, а Зарему (малолетнюю дочь – прим. автора) воспитает Советская власть".
Данная книга является сборником "исповедей", жизнеописанием незаслуженно оклеветанных людей. Они в лета лихие не могли даже поделиться друг с другом о своем горе. Горькая соль пережитого в сердце этих людей.
Моя главная цель – постараться довести их голос до тебя, мой дорогой читатель, забрать у них эту боль, сохранить эти рассказы для будущих поколений, чтобы такая трагедия больше не повторилась ни с одним народом.
Колесо истории ни на минуту не может остановиться. Хотя каждый новый день приходит с чем-то своим, но уносит с собою многое – израненные судьбы, песни еще не спетые, боль неостывшую.
Начиная повествование о беде, постигшей мой народ, с глубоким сожалением осознаю, что упущено время и многих очевидцев я не успела застать в живых. Ушли они в мир иной, и пусть земля им будет пухом.
Время безжалостно, нет уже многих и из тех, с кем я успела встретиться и записать их горестные рассказы.
Главные герои этой книги – сами рассказчики. В большинстве своем это те, чьи детство или молодость омрачены годами высылки. Есть среди них старики и люди среднего возраста. Они не знакомы друг с другом, но их объединяет страшное слово "депортация".
"Не слишком ли жестоко теребить их старые раны?" - задавала я себе каждый раз один и тот же вопрос, видя полные слёз глаза уже пожилых людей.
О своих переживаниях я рассказала известной не только у нас в Карачае, но и за её пределами писательнице, автору книги "Четырнадцать лет" Халимат Байрамуковой. Она, испившая полную чашу той трагедии, ответила, что "это – не жестокость, это – боль наших сердец, вечная спутница наша". "Нужное дело ты начала, доведи до конца", - напутствовала она. Вскоре, встретившись в Карачаевске с бывшей учительницей Урусовой Балдан, я поняла мудрость совета Халимат Башчыевны. В конце нашей беседы, обессилев от воспоминаний, Балдан свою благодарность в мой адрес закончила словами: "Если бы я умерла, не поведав кому-нибудь о том, что я испытала в те годы, могила моя треснула бы пополам..."
Встречалась я и с такими, которые говорили: "Зачем, дочка, нашей болью ранишь сердце свое?" Не все, с кем я общалась, смогли рассказать о тех далеких, страшных днях – не у всех получалось открыть истерзанное бедами сердце. И в этом я убеждалась не раз.
Тяжким грузом на сердце ложились воспоминания о голодной смерти детей в Средней Азии. Многие беззвучно плакали. Их глаза сквозь слёзы смотрели на меня, но в эти минуты они видели не меня. То же самое происходило и со столетней Байдымат, которая до конца своих дней (умерла она 1989 году) пронесла тяжелую ношу воспоминаний.
Слушая бабушку Байдымат, я твердо решила, рассказать людям о трагедии моего народа, поведать о временах беззакония устами тех, кто испытал это на себе, осмыслить беспрецедентный подвиг соплеменников на чужбине, показать величие духа карачаевского народа. Я шла к людям, пережившим великую скорбь потери родины, к людям, чьё человеческое достоинство помогло сохранить тепло в израненном сердце.
Да, "ничто не забыто, ничто не прошло". Да можно ли забыть, например, такое!
Молодая женщина была выслана с малыми детьми. Рядом – никого из родственников. Муж – на фронте. Без еды и крова. Детей было семеро! В течение короткого времени, словно больные цыплята, шестеро умерли, и осталась она с самым маленьким. Но и он прожил недолго. Мать от горя потеряла рассудок: она не отдавала ребенка похоронить. Пошла с ним на кладбище и здесь, посреди могилок, безымянных бугорков своих шестерых детей, скончалась, так и не выпустив из своих оцепеневших рук бездыханное тело малыша…
А как сможет забыть те годы мать, о которой рассказал врач Маджир Канаматов, ныне живущий в Черкесске!
"В селении, где мы жили, одна женщина (в связи с малолетним возрастом имени и фамилии не помню), видя, что дети могут умереть с голоду, начала ночами ходить на окрестные поля и собирать там колосья. Каждую ночь приносила хоть сколько-нибудь зернышек пшеницы. И в одну из таких ночей двое объездчиков-сторожей, заметив, погнались за ней. Она знала, если поймают, или изобьют до смерти или отправят в тюрьму. Когда поняла, что от преследователей ей не уйти, женщина, добежав до речки, остановилась и у моста сорвала с головы платок, взъерошила волосы и села. Всадники, увидев ее, оцепенели от страха и с криком "Ведьма!" побежали назад. А "ведьма" эта ещё ни один раз, пугаясь даже собственной тени, но, прижав к груди горсть зерна, возвращалась в полуночной мгле к своим детям"...
Другая мать, по воспоминаниям очевидцев, в первое время, когда депортированные в изгнании гибли семьями от голода и холода, желая любым путем сохранить жизнь четверым своим детям, отдала их в казахские семьи. Через несколько лет, когда миновала голодная смерть, она пошла, просить своих детей обратно. Но из них двоих не нашла. И на всю жизнь на лицо этой женщины наложила печать боль ожидания и отчаяния.
Возможно ли спокойно слушать эти короткие, но полные трагизма и ужаса рассказы моих земляков?!
"Я помню, как пришли к нам солдаты. Он сначала застрелили нашу собаку…" (Хачиров И.)
"Дети подземелья – все, кто родился и вырос в землянках Средней Азии. Мы видели, как голодные старики "оптом" хоронили своих внуков". (Б. Каппушев).
"От Кавказа до Казахстана лежат не похороненные кости карачаевцев". (И. Байрамуков).
В ауле Эльтаркач, когда вывозили людей, из рук матери, которая сидела на кузове грузовика, выпала девочка… Плачущей матери не остановили машину. (И. Гербеков).
"…Так как железнодорожное полотно было однопутным, в ожидании прохода встречных составов, поезд простаивал долго. И, тем не менее, не на каждой остановке открывали двери. Иногда выпускали людей из набитого битком вагона, чтобы дать возможность подышать свежим воздухом. Иногда же, стоящие у двери и окон автоматчики, не позволяли даже выглянуть наружу.
Житель Каменномоста Айдинов Хасан Башчиевич, участник войны, вернувшийся тяжело раненным с фронта, с больным сердцем, ехал в соседнем вагоне. На одной из остановок Хасан попросился выйти: ему не хватало воздуха. Но солдат не согласился его выпустить. И тогда, Хасан, в отчаянии, сам себе перерезал горло" (О. Хубиев).
"В первые месяцы выселения, умершего вне дома не разрешали родственникам принести домой, и хоронить по адату. Даже тяжелобольные были вынуждены выходить на работу. Были случаи, когда людей, скончавшихся на поле, заставляли тут же где-нибудь закопать, как труп животного и все". (П.Абазалиева)
"Отцу было 96 лет. Четверо его сыновей сражались на фронте. Когда он умер, это было в 1944-м году, мы с братиком с раннего утра до позднего вечера рыли ему могилу. Едва управились – до того были слабы..." (М. Лайпанов)
Когда был собран огромный материал, знакомясь с очередным бывшим выселенцем, думалась, неужели расскажет нечто новое, чего я не знаю об этих печальных, трагических годах, но всегда это было совершенно другое, не похожее на ранее услышанное.
Балля Байкулова, из села Важное, умерла в 1989 году. Беседуя с ней, я узнала о том, что муж ее погиб на фронте, трое детей похоронены в Баяуте. Высылка сделала её похожей на высохшее дерево. В её небольшой комнате, с фотографий, висящих на стене, смотрели на нас три пары детских глаз и глаза молодого джигита, мужа Балли. Эта пожилая, больная женщина среди них казалась пришедшей из прошлого века. И кто знает, кому из них больше повезло: им, обреченным остаться навсегда юными и молодыми, или ей, которая прожила долгую мучительную жизнь во «вчерашнем дне»: после 1946 года у неё не было ни настоящего, ни будущего. Там, в 1946-м, положив свою душу в могилу вместе с детьми, она до 1989 года просуществовала, желая лишь одного: скорее покинуть этот мир. "Беды окружили мое прошлое, но я не отрекаюсь от него – там остались и дети мои, и счастье моё ", - сказала мне Балля.
Судьба Балли еще одна печальная страница, той большой трагедии, которая не закончилась четырнадцатью годами депортации моего народа…
В дороге скончалась мать одной женщины. Её не дали ни похоронить, ни везти в вагоне дальше. Бросили тело на обочине дороги. Дочь её (мать троих детей, муж её был на фронте), желая облегчить и унять жгучую боль сердца, садилась прямо на снег, и, когда тело остывало, ей казалось, что боль утихает и в сердце. Так сильно жгло её горе... А позже у неё перестали ходить ноги.
Невозможно описать все ужасы случившейся трагедии. Эта книга всего лишь глоток из моря скорби. Моря, образованное из слёз депортированных женщин, детей; из крови, пролитой их отцами, братьями, сыновьями на фронтах Отечественной войны.
Как описать до конца страдания народа, бесправность, беззащитность его?
О ком рассказать?! О тех, кто умер от тоски и печали, или о тех, кто в дни возвращения на родину не смог спокойно уехать из-за родных, оставшихся лежать в чужой земле? И по сей день так и живут, мечтая о возвращении?!
…Приход солдат в горные аулы, жителями был воспринят без каких-либо подозрений. Наоборот, матери-горянки принимали их, как своих сыновей, которые сражались на фронтах Отечественной войны. Во многих аулах солдаты были расселены по домам. И солдатские матери им отдавали лучшие комнаты, угощая всем, что есть. И это длилось целый месяц.
Приехавшие, вроде как на отдых, солдаты расчищали дороги, и строили новые там, где их не было (как потом оказалось, чтобы беспрепятственно могли пройти студобеккеры с депортированными), помогали тем, кто еще не успел собрать урожай... Они не говорили, зачем строят дороги, не предупреждали жителей, что им не стоило от зари до зари на поле работать, так тщательно готовиться к зиме, потому что...
Легко ли было солдатам после всего этого насильно выдворять из родных очагов гостеприимных хозяев?! Этот бесчеловечный акт был насилием не только по отношению к депортируемым, но и к тем, чьими руками это делалось. Что должно было произойти в душах этих солдат за одну эту ночь – с первого на второе ноября 1943 года – чтобы "забыть", что еще вчера вечером они пили из рук радушных хозяек парное молоко? Еще вчера они слушали их рассказы о сыновьях или мужьях-фронтовиках. А утром… обернувшись неумолимым жестоким врагом, стали выгонят беззащитных женщин, детей и немощных стариков из их собственных домов.
О том ноябрьском рассвете многое сохранилось в памяти людей: грубый стук в дверь, направленные дула автоматов, брань, плач детей, первая ночь, проведенная под покровом холодного осеннего неба недалеко от родного дома, который по чьей-то жестокой воле стал чужим. Да, в этот день многие из солдат и офицеров превратились в палачей: не разрешали хоронить умерших ночью родных, не давали матерям брать с собой детские люльки. Были и такие, которые отбирали у пожилых людей последние копейки. Было много такого, о чем даже подумать страшно.
И солдаты, выдворившие мой народ из родного очага, и коменданты специальных комендатур в Казахстане и Средней Азии, которых, как огня, боялись переселенцы, и бригадиры, избивавшие голодающих детей из-за жмени украденного зерна, мне кажутся сегодня злыми демонами.
Но не все были перевёртышами... Народ хранит добрую память о других офицерах и солдатах. О тех, кто не только в душе сочувствовал депортированным. Были даже и такие, которые помогали женщинам собраться за те 15 минут, что было им отпущено, ориентировали, что взять в дорогу. Мне поведали и о таком случае: офицер, который пришел в дом старой женщины, чтобы вывести, увидел на стене фотографии четырех солдат. На его немой вопрос, она ответила тоже без слов – показала четыре "похоронки". И офицер, не проронив ни одного слова, вышел в коридор и застрелился.
Думаю, что смерть молодого офицера эта немолодая женщина восприняла как пятую "похоронку".
Часто думаю о депортации народов и о Ленинградской блокаде. И невольно сравниваю эти две трагедии. Конечно, нет беды легкой. Нельзя делить трагедии, беды на великие и малые. "Блокадную книгу" Алеся Адамовича и Даниила Гранена, невозможно равнодушно читать, каждая строчка отзывается болью в самой глубине сердца. И, тем не менее, высланные были в худших условиях, чем блокадники. Почему? Потому что при всей тяжести блокады, у людей не было попрано человеческое достоинство. Они знали, за что борются, знали, кто их враг, знали, чего от них требуется. К тому же блокадники были уверены: за них болеет вся страна, их жалеют, любят, помогают изо всех сил, на них смотрят как на героев... В дни тяжких испытаний мысль обо всем этом для них была великой опорой. А для репрессированных главной бедой были не столько голод и болезни, которые унесли тысячами жизней детей и взрослых, сколько их унизительное и бесправное положение, в которое были поставлены. "Если бы меня выслали, обвинив в чем-то, я с меньшей болью перенесла бы это унижение", - говорила Боташева Патия из города Карачаевска. Эту мысль повторяли многие.
Кроме того, все блокадники, погибшие в ту пору, были похоронены на Пискаревском кладбище. С 1969 года там возведены мемориальные памятники. Горожане отмечают день памяти погибших блокадников, то есть сегодняшним ленинградцам есть куда прийти, чтобы отдать долг памяти своим близким…
Могилы спецпереселенцев затерялись в песках и зарослях тех далеких мест, куда они были высланы. Когда услышала, что немцы по всей России ездят и приводят могилы своих соплеменников в порядок, когда узнала, что литовцы переносят прах своих людей в родные места, мне подумалось о бабушке моей Айшаджан и старшей сестре Любочке и младшем братике Магомеде, и о тысячах соплеменников, чьи могилы разбросаны по всей Средней Азии и Казахстану, в 480 селениях. Как быть с этими могилами? Кто позаботится о них? Эти безымянные холмики давно сравнялись с землей. Может души, оставшихся там горцев, вернулись в горы, в "…солнцем коронованный край, мой Карачай"? Ведь они так хотели глотка кубанской воды, глотка родного воздуха... Их свалила тоска, она оказалась страшнее смерчи и смерти самой. Как быть с таким завещанием, которое осталось в песне-плаче:
...Строго не судите, меня друзья
за песню-плач, сочиненную в страданиях.
Как бы мне хотелось, чтобы мои кости
обрели вечный покой на земле отцов.
(Подстрочный перевод)
Для тех, кому посчастливилось вернуться на Кавказ, в другой песне-плаче содержится другое
завещание:
...Мы вернулись в наше Отечество!
Напейтесь вволю кубанской воды.
Нас, карачаевцев, мало осталось
Будьте добры друг к другу.
(Подстрочный перевод)
Да, в этих жестоких условиях насилия и унижения, наши люди на чужбине больше всего, как мне кажется, боялись ожесточиться. Знали они, если на зло ответить злом, цепь зла никогда не разорвётся. Так в сердца детей можно заронить зерно зла. И тогда они, матери, с таким трудом сохранившие жизнь детям, не смогут дать им самого главного – ощущение добра. Выселенцы видели, что те, кто их жизнь превращал в ад, не менее несчастны. Ни зло, а свои духовные силы, любовь к жизни, свою мечту противопоставляли они тем, кто был обречен стать их палачами. И потому народ мой выжил, и потому вернулся в свой отчий дом, сохранил свои мечты и песни, любовь к жизни... Как пишет поэт Къайсын Кулиев, "… люди не только продолжали жить наперекор всем испытаниям, выпавшим на их долю, но и высекали огонь поэзии даже из своих несчастий, продолжали творить и создавать, выдвигая героев и мастеров, светом своих сердец и мощью своего гения освещающих тяжелый мрак жизни", продолжали рожать детей, строить дома, сажать деревья.
Родилась я через десять лет, после того рокового дня (2 ноября 1943 года). Потому ничего не могла помнить о тех страшных годах. В мою память, врезалось красное маковое поле, которое как зарево, пронеслось мимо окон увозившего нас из выселения поезда. Это было весна 1957 года, и я была четырехлетней девочкой. Но, тем не менее, в доме, где я выросла, как и в других карачаевских семьях, о выселении, напоминало многое: это невозможность небрежного отношения к крошке хлеба, горсти муки, соли, обмолвиться словом, выражающим высокомерие…
Эта книга о тех, кто, умирая, вспоминал о небе Кавказа, о двуглавом Эльбрусе, о глотке кубанской воды, о земле отцов. Она написана по их завету. Она памятник тем, кто остался лежать на чужой стороне без надгробного камня. Эта книга-исповедь доживших до счастливого дня 1957 года. Она написана для тех, кто будет жить завтра, дабы не повторилась подобная трагедия нигде, ни для кого.
Это книга скорби...
Как бы мне хотелось взять себе твою боль, облегчить твою душу, мой мудрый и терпеливый Народ!
1984-1991 гг.
Фатима Байрамукова.
Предисловие к книге «Когда сердце горит от печали»
О чем думают парни, которые женятся на девушке из-за ее богатства?